«Ричард III» - трагедия В. Шекспира

Эта грандиозная пьеса была представлена летом 2011 года лондонской труппой “Пропеллер” на гастролях в Бостоне на сцене драматического театра Хантингтон.

Явление классической драматургии – в театральном претворении – она может быть универсальной – на все времена, и тем самым, обобщенной, никакому реальному времени не принадлежащей.

И напротив, она поддается сознательному ограничению каким-либо конкретным временем, соотнесению с узнаваемыми современниками приметами тоталитаризма.

Лондонский театр “Пропеллер”, ставя “Ричарда III”, избрал путь кажущегося сужения, действие пьесы и его персонажи помещены в эпоху нацизма. Можно ли полагать, что пространство пьесы оказалось при таком подходе ограничено рамками времени Второй мировой войны?

Нет.

Ибо вышеупомянутая корреляция демонстрирует жестокость с той наглядностью, от которой можно отшатнуться с криком боли.

И такая неподдающаяся сдерживающему контролю реакция – свидетельство художественной правды и силы этого спектакля, его права будить сознание людей на все времена. В одной конкретной кровавой эпохе отражаются подобные другие...

Напомню: природа зла – пружина пьесы. Его масштаб и торжествующая низкая ухмылка. Его воздействие и влияние. Подчиняющая сила. И потоки крови, что буквально хлещут отовсюду, пока не потопляют пролившего их тирана, рвущегося к власти. Идя по трупам, переступая на своем пути жертву за жертвой, Ричард III одержим безумной идеей восхождения к трону, которая и приводит его к расплате –гибели. Неизбежный крах подобной личности, разоблачение бессовестности и безжалостности – вывод великого автора, создавшего кровавую трагедию в эпоху английского Ренессанса.

Пьесу трактуют по-разному, иногда в соответствии с исторической древней эпохой правления королевского рода Ланкастеров и Йорков, Ричард III принадлежал к последней (до установления династии Тюдоров), или вневременно, или ассоциируя ее с каким-либо определенным диктаторским режимом.

Ричард 3-ий - Ричард Клотье

Труппа “Пропеллер” и режиссер постановки Эдвард Холл соотносят время действия этой хроники с режимом нацизма, а в качестве художественного метода прибегают к приемам перформанса, рожденного в середине ХХ века и ошеломляющего жестокой эксцентрикой. С самого начала спектакля: “Входит ужас”. На сцене люди в белых масках, надетых на головы персонажей, точнее, это белые противогазы, оставляющие открытыми только глаза. Они не только страшны, но также и обезличены, обезиндивидуалены, они – олицетворение тупой и нерассуждающей силы. Время от времени в их руках оказываются гиперболические по размеру устрашающие шприцы – орудия пыток врачей, служивших нацистам. Укол – и жертва обречена, обессмыслена, мертва. Шекспировские убиения через потопление, отравление, удар шпаги, и пр., казавшиеся прежде проявлениями индивидуальной звериной жестокости, заменены холодной методичностью действий врачей-нелюдей, осуществивших в середине XX века массовые убийства, не имеющие себе равных по масштабам. По явной мысли режиссера-постановщика Эдварда Холла, неизменно им подтверждаемой, самое чудовищное происходит с теми, кто впрямую в убийствах не участвует, а при них присутствует.

Привыкание к жестокости становится темой спектакля.

Парочка убийц – (Сэм Свейнсбури и Ричард Фрайм) выглядят как два опереточных простака, обсуждающих свои репризы на фоне кровавых деяний. Они не реагируют на крики боли пытаемых и убиваемых потому, что это для них – обыденное будничное явление. Они равнодушны к тому, что вершится у них на глазах. Смертная мука – операция, произведенная над королем Эдвардом IV – (братом Ричарда III), когда врач у живого вынимает кишки и наматывает их на руку (кресло-каталка, в которой находится несчастный, повернуто к зрителю спиной), не мешает им преспокойно попивать пиво. И пока сами они не попадают в лапы других убийц, дух этого человеческого отребья не потревожен. Повторю, самое страшное, что выявлено в этом спектакле, – это привыкание к убийству.

Знак нашего времени?

И в самом деле: приходится констатировать, что человеческая жестокость, допускавшая пытки во все времена, на своем пути через столетия, обогатившие мир прогрессом в технике, культуре, искусстве и литературе, ничуть не поубавилась. Напротив, она внедрена в сознание масс. Разве мы после просмотра документальных кадров по телевидению с повстанцами, которых сейчас расстреляют, отказываемся от ужина? Разве мы незаметно не привыкаем видеть на экране кровопролития, расстреливаемую толпу, находящихся в заточении узников, которым угрожает смерть? Разве мир не пребывает в полном равнодушии к кровавым преступлениям?

Так, в великом творении Шекспира обнаруживается аспект философский и общечеловеческий, в котором отражается уже наше время.

Ричард III – в исполнении Ричарда Клотье – с военной выправкой, с серыми стальными завораживающе гипнотически глазами, с расчесанными на косой пробор седыми волосами, это красавец-ариец, которого уродом не делают ни бутафорский горб, ни нога на протезе, ни кисть руки, высовывающейся из рукава металлическим штырем. К нему что-то приковывает, у него дьявольская харизма скорпиона. И методично, растворяясь в каждом мгновенье, хамелеонствуя, подчиняя, плетя козни и интриги, сталкивая людей вокруг себя лбами, этот Ричард идет к своей цели.

Его первая жертва – Эдвард IV, тихий человек с трагическими светлыми глазами, близкий к помешательству из-за внезапной запертости в больничной палате (Роберт Хандс). Заболевшего оклеветать и “убрать” легко. Монолог обреченного звучит тихо и надрывно. Он осознает, что загублен...

Его вторая жертва – другой брат – герцог Кларенс (Джон Дугал), подвергнут не утоплению в бочке (по тексту), а умерщвлению еще более страшному, изуверскому, с применением медицинских экспериментов в концлагерях...

Уничтожить детей Эдварда IV – наследников трона – дело вообще проще простого. Как известно из истории, их заключили в Тауэр перед убийством.

Трогательные образы крошек представлены в виде марионеток, выводимых на сцену с помощью кукловода. Применив открытую условность, режиссер и художник (Майкл Павелка) подчеркивают застывшее выражение страха на невинных личиках. После их гибели уже нет ничего, перед чем Ричард мог бы остановиться. Он объявляет их нелегитимными, не имеющими права на наследование трона. И нет ничего, что бы мешало его торжеству. Как и нет препятствия, которое бы он не обошел. Требуется жена? И леди Анна, не успев отойти от гроба мужа, примет его предложение... Кольцо с бриллиантом вытащено жестом фокусника перед ней, и она “куплена” в мгновенье... А вскоре как помеху другому более выгодному браку, он уберет ее без проволочек. У актера ледяной убийственный взгляд... Леди Анну (Дугалд Брюс-Локхарт), как и королеву Элизабет (Доминик Тигн) – вдову Эдварда IV, как и королеву Маргарет (Тони Белл) – вдову короля Генри VI в спектакле играют мужчины, поскольку труппа сохраняет английские традиции эпохи Ренессанс, когда женские роли играли мужчины, так как женщины на сцену не допускались. В какой мере это придает выразительности сегодня? К сожалению, ни в какой. Можно сказать, что образы остались схематичны. Традиция театра шекспировского времени воскрешена, но осталась музейной. Живого женского очарования и проявления чувств не было, как и столь модной ныне андрогинности...

Сценически шаг за шагом воссоздается путь кровавых злодеяний, совершаемых Ричардом. Цель достигнута. Но тут значительным становится то, как ”короля играет свита” – горстка палачей-убийц в белых полумасках-противогазах с атрофированной способностью сострадания. Ричард жесток, жестоки и они. Они не лучше. Они совершают преступления не из страха перед ним, а из разбуженного им кровавого инстинкта. Они подхватывают замашки властелина, направленные на хладнокровное издевательское уничтожение невинных, увеличивая число жертв...

Так продолжается пока в битве Ричарда не одолевает граф Ричмонд, впоследствии король Генрих VII, первый король династии Тюдор.

Но заметим, поскольку действие спектакля соотносится с режимом нацизма, открытого фехтовального боя с эффектной героикой на сцене нет. Просто являются другие люди, занося палки над головами недавних победителей, и опуская их, точно нанося смертельный удар. И Ричарду не дано произнести свою знаменитую фразу: “Коня, коня, полцарства за коня!”. Даже маленького романтического ореола ему не оставлено. Чудовищу в спектакле обеспечена жалкая гибель.

В Москве в театре “Сатирикон” в наши дни постановка этой пьесы режиссером Ю. Бутусовым собирает полные залы. В роли Ричарда III на сцену выходит Константин Райкин. Возможно, это одна из его лучших работ. Динамика внутреннего преображения актера и техники его движения ошеломляет. Ричард К. Райкина страшен, низок, гадок и наслаждается своим преуспеянием на фоне красивых и успешных людей, им загубленных. Он, подволакивая ногу, и кособочась, при помощи подвязанного горба, ошеломляет способностью перелететь сцену от одной кулисы к другой, чтобы осклабиться в ухмылке в момент очередного торжества. Своим даром проникать в глубины искаженного деформированного болезненного сознания он вызывает тень великого Михаила Чехова...

Обе постановки заставляют задуматься о человеческом попустительстве, позволяющем править миром злодеям, что выходят на арену истории.

Актеры ищут и используют подчас самые разные краски в воссоздании образов, словно играя на разных инструментах. Так, Ричард Клотье по физическому облику и холодной манере игры не имеет ничего общего с зажигающимся и одержимым Константином Райкином в роли Ричарда III. Но от каждого исходит игровая стихия, опасная энергетика, ощущение сильного биополя... Воздавая должное мастерской игре лондонского актера, я никуда не могла уйти от воспоминания об игре московского...

Незабываем в роли Ричарда III Лоуренс Оливье, мощный портрет этого “антигероя” создал Михаил Ульянов на сцене театра имени Вахтангова. Шекспировские образы-архетипы вечны. Мировая эстафета их воплощений продолжена... А каждое новое сценическое решение пьесы становится еще одним звеном или откликом на неискоренимые в мире кровавые злодеяния...