Хайям с мобилой и интернетом

Узнав о том, что стихи Игоря Губермана переведены на иврит, еще не прочтя ни одной строки, я задался вопросом: Можно ли переводить подобную поэзию? Можно ли переводить «Гарики» Игоря Губермана? Да еще на иврит? Поймут ли израильтяне аллюзии, ассоциации, намеки столь своеобразного русского автора? Губерман – не отвлеченный кабинетный поэт с космополитическими темами и мотивами (хотя власти одно время упорно причисляли таких, как он, к космополитам).

Сомнения мои вовсе не праздные. Помню тот шок, который я испытал, впервые прочитав рубаи Омара Хайяма в оригинале. Настолько это было далеко от того, что предлагали переводчики русскочитающей публике под его именем!

Я не случайно вспомнил о древнем философе-сибарите – я вижу в Губермане прямого продолжателя жанра рубаи – короткого, хлесткого, насыщенного, всегда неожиданного. И, насколько мне известно, так же считает и автор переводов Михаил Рискин.

По моему, все без исключения переводчики Хаяма на русский потерпели фиаско. И это при том, что у древнего поэта мысль – важная составляющая стихов. И даже теоретически невозможно представить успех при переводе другого древнего автора четверостиший – Ибн Сины: у этого мысль вообще на заднем плане, и почти вся его поэзия – это звучание слов, их игра.

А кто же и что – Игорь Губерман? Хайям или Ибн-Сина? Что главное в его стихах – игра звука или смысла? Игра слов и звуков на другой язык непереводима. Но нагружена ли его поэзия мыслью? Мало того – насколько реалии его стихов близки к израильским?

Обложка книги

Михаил Рискин пошел на дерзкий эксперимент – и одержал победу.

Имея перед собой два варианта каждого четверостишия – на русском и на иврите – можно воочию убедиться, что строки Игоря Губермана это не только игра и шалость. Они затрагивают общечеловеческие проблемы.

Напрасны были мои опасения и в отношении реалий: жизнь в Израиле во многом перекликается с российской как в силу общности многих проблем, так и в силу особой близости наших культур и менталитета. Это остро понимаешь, читая "гарики" на иврите: ведь при этом ты подспудно оцениваешь их с точки зрения израильтянина. (Я убежден, что даже такой чисто, казалось бы, «советский» скетч Жванецкого: «Вчера они были по три, но маленькие, сегодня большие – но по пять» – можно перевести успешно на иврит, и он будет понятен посетителям рынка "Кармель" в Тель-Авиве и рынка "Махане Йегуда" в Иерусалиме).

Читаешь "гарики" на иврите – и поражаешься: как просто! Рискин перевел слово в слово – и все пришлось к месту, и рифма сама собой нашлась, и мысль оказалась понятна. Но (сам переводчик) я понимаю, какая громадная работа стоит за этим, представляю, сколько вариантов каждой строки перебрал Рискин. Поверьте, перевести четверостишие иной раз труднее, чем большое стихотворение в сто строк. У переводчика должен быть громадный активный лексикон, он обязан виртуозно владеть искусством версификации. Прочтя Хайяма в оригинале, я пришел к выводу, что его русские переводчики самонадеянно сочли себя умнее и талантливее, и обходились с ним весьма вольно. Рискин обращается с оригиналом уважительно.

Рискин понял то, чего не могли понять российские переводчики Хайяма; те переводили с начала, концовку подгоняя, как придется, тогда как именно последние строки и являются в рубаи главными, несущими, а первые только подготавливают к этому завершающему удару. Михаил Рискин начинает, как мне кажется, с главного, с последней строки, и уже к ней подыскивает слова, сравнения и рифмы для первых строк. И в подавляющем большинстве делает это весьма удачно.

Иллюстрация. Художник Вольф Бульба

Просто поразительно, что паре русских рифм «фальши» – «генеральше» нашлась пара на иврите – «зиюф – алуф»; другая такая же пара: «огорчил – поручил» – «маацива-цива». И подобных "находок" – множество.

Известно, что Пастернак, стремясь передать мысль Шекспира и при этом найти рифму, придумывал совершенно иные образы, чем в оригинале. Он, как равный поэт, позволял себе подправить великого англичанина. Рискин, опять же, себе такого не позволяет.

Как же не понять израильтянам следующую сентенцию:

Нам не светит благодать

с ленью, отдыхом и песнями:

детям надо помогать

до ухода их на пенсии.

В «гарике»:

Раскрылась правда в ходе дней,

туман легенд развеяв:

евреям жить всего трудней

среди других евреев.

Здесь Губерман задевает главный вопрос, мучающий израильтян – где жить? И даже те, кто не согласятся с поэтом, с пониманием воспримут это как точку зрения "русского" олим.

Один из моих знакомых, рафинированный интеллигент, узнав о переводах «гариков», пришел в ужас: Как они воспримут все эти его непристойности – «жопа", "лих*еб", "эрекция», "х*евые"? Не знаю. Видимо, «вольности» Губермана больше шокируют воспитанных советской цензурой в рамках ложной скромности русскоязычных читателей. Литература на иврите уже давно сделала легитимными многие выражения типа «зикпа", "зайин", "тахат»…

Перевод Рискина не идеален. Но плохой перевод лучше никакого, тем более – хороший перевод, который он нам подарил; а идеальный – пусть останется вызовом для будущих экспериментов.

И вот будущим переводчикам Губермана я дал бы несколько советов. Во-первых, обратить внимание на одну характерную особенность нашего "Хайяма". У него комический эффект среди прочего создается из-за того, что он высоким стилем говорит об очень обыденных вещах, иногда его "гарики" усыпляют вашу бдительность то высокопарным, то сухим, то почти канцелярским приступом – а потом ошарашивают острым запахом простонародного, сленгового, а то и прямо непристойного словечка.

Суд земной и суд небесный –

вдруг окажутся похожи?

Как боюсь, когда воскресну,

я увидеть те же рожи!

Скажи мне, друг и современник, –

уже давно спросить пора –

зачем повсюду столько денег,

а мы сидим без ни хера?

Одно из золотых правил для переводчика: стихи в другом языке должны звучать так, как написал бы на нем сам автор, знай он этот язык.

Во-вторы, было бы неплохо чаще вспоминать идиомы иврита. Не случайно я использовал глагол «вспоминать». Не обязательно использовать – но иметь перед глазами. Сейчас объясню. Так, при переводе первой строки из следующего «гарика»:

Для счастья надо очень мало,

и рад рубашке старичок,

если добавлено крахмала,

чтобы стоял воротничок –

неплохо бы вспомнить пословицу:

«Ми у а-хахам? А самеах бе-хелко». Она может подсказать удачный оборот.

Строка «Те – рискуют играя ва-банк» должна напомнить выражение «аль коль а-купа».

«Жаждущих уверовать так много» – напрашивается устойчивое выражение «лахзор ле-тшува».

Держи себя на тройственном запрете

Не бойся, не надейся, не проси –

Здесь неплохо вспомнить о «шлошет а-лавим».

Переводя "гарик"

Тут вечности запах томительный,

и свежие фрукты дешёвые,

а климат у нас - изумительный,

и только соседи х*ёвые -

Михаил в своей ивритской версии в последней строке написал: "ве-рак а-шхеним по – hэм хара". Не спорю, мысль автора он передал. Но если бы ему вспомнилось устойчивое выражение "суг зайин", то он получил бы "ве-рак а-шхеним по – суг зайин". И тогда, во-первых, сохранилась бы перекличка со словом, упомянутым в оригинале, а во-вторых – вроде и нет прямого оскорбления… А другую рифму подобрать такому версификатору, как Рискин – это раз плюнуть, даже не придется за ней ехать в Рош-ха-Аин…

Такой подход несомненно украсил бы переводы, звучание на иврите приблизилось бы к оригиналу. Хотя, как я уже отметил, нынешние переводы выполнены мастерски.

И напоследок – шутливое предложение: назвать "гарики" на иврите – "игрот", тогда получится "Игрот Игорь Губерман" - "Послания Игоря Губермана".