[Нижеследующий документ был отправлен из УКГБ ЛО в партийный комитет «Ленполиграфмаша» и в некоторые другие официальные адреса в марте 1984 г. — А. А.]

 Справка. 12.03.84. № 5-3/493. Ленинград

 В январе с. г. в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 25 декабря 1972 г. “О применении органами государственной безопасности предостережения в качестве меры профилактического воздействия” Управление КГБ по Ленинградской области объявило официальное предостережение

Алексееву Андрею Николаевичу, 1934 г. рождения, русскому, члену КПСС с 1961 г., кандидату философских наук, работающему слесарем-наладчиком завода “Полиграфмаш”, проживающему по адресу: Ленинград, Наличная ул., дом 40, корп. 1, кв. 132, — в связи с тем, что он хранил и распространял среди своих знакомых произведения политически вредного содержания, не издававшиеся в СССР и не подлежащие распространению на территории Советского Союза, а также распространял в своем окружении изготовленные им машинописные документы, содержащие политически вредные и идеологически невыдержанные оценки отдельных сторон советской действительности.

Алексеев в 1956 г. окончил факультет журналистики ЛГУ им. А. А. Жданова (правильно: филологический факультет... — А. А.), член Союза журналистов СССР с 1961 г. В 1964-1965 гг. работал в редакции “Ленинградской правды” в должности заведующего промышленным отделом, в 1975-1981 гг. — старшим научным сотрудником в Институте социально-экономических проблем АН СССР.

В январе 1980 г. Алексеев приступил к проведению социологического исследования в рабочей среде по типу “включенного наблюдения” и перешел на работу в качестве слесаря-наладчика на завод “Полиграфмаш”, продолжая до декабря 1981 г. научную работу в ИСЭП АН СССР по совместительству.

Имеющиеся в Управлении КГБ СССР по Ленинградской области материалы свидетельствуют, что Алексеев хранил и в 1978-1982 гг. распространял среди своих знакомых копии изданных за границей клеветнических произведений “Зияющие высоты” и “Светлое будущее”, автором которых является бывший советский гражданин Зиновьев А. А., сотрудничающий с эмигрантскими антисоветскими организациями.

В 1980-1982 гг. в период работы на заводе “Полиграфмаш” на основании полученных им материалов в процессе т. н. “включенного наблюдения” Алексеев написал несколько статей политически вредного содержания, под названием “Письма любимым женщинам”, в которых он в иносказательной форме допускает измышления о генеральной линии партии, с клеветнических позиций оценивает советскую пропаганду, оскорбительно отзывается о рабочем классе.

Кроме того установлено, что в 1979-1981 гг. Алексеев организовал и провел несанкционированное партийными органами и администрацией ИСЭП АН СССР социологическое исследование “О состоянии и перспективах развития советского общества”. Вопросы анкеты “Ожидаете ли Вы перемен?” и методологический комментарий к ней носили тенденциозный характер и были построены таким образом, чтобы получить негативные ответы о состоянии и перспективах развития советского общества.

По месту жительства у Алексеева изъяты политически вредные произведения Дж. Оруэлла “1984” на английском языке, цитатник Мао-Цзэдуна, машинописные отрывки из книги Ф. Искандера “Сандро. Новые главы”, клеветнического содержания, и восемь документов с грифом “Для служебного пользования”. [9] Один из документов — доклад академика Т. И. Заславской “Социальный механизм развития экономики” — был размножен им и распространен в своем окружении. Такое обращение с документами “Для служебного пользования” является нарушением установленных правил работы с ними.

На беседе в Управлении КГБ СССР по Ленинградской области Алексеев А. Н. вел себя неискренне, от дачи правдивых объяснений по указанным выше фактам уклонился. Начальник подразделения УКГБ ЛО В. И. Полозюк

 Ремарка: кому повезло — кому не повезло?..

Вообще говоря, Управлению КГБ в этом деле… не повезло. (Или повезло мне?) Обыск, прикрытый фиговым листком поиска валютных ценностей и т. п., был рассчитан на обнаружение запрещенной литературы. Скажем, изъяли бы те же «Зияющие высоты», или «Архипелаг ГУЛАГ»… И нет проблем для органов

Можно было бы и судить (как минимум, по статье 190-1 УК), можно и раскалывать (под угрозой уголовного преследования). Формально все было бы «по закону»…

А тут, как на грех: ни «Посева», ни даже «Имки-пресс»! Оруэлл — и тот на английском языке… С Мао-Цзэ-дуном — и совсем смешно. Несколько машинописных листков с неопубликованными фрагментами романа Ф Искандера «Сандро из Чегема» и с письмами М. Цветаевой… В общем, «нетянет» ни на какую статью!

А особенно не повезло сотрудникам госбезопасности — с материалами опроса «Ожидаете ли Вы перемен?»2 . Надежды заполучить при обыске записи крамольных экспертных интервью не оправдались. (А уж там — хватило бы и на «коллективное» дело!)

Вот и пришлось, в обоснование последующих санкций, сосредоточиться на «Письмах Любимым женщинам», окрестив их «статьями». Ход вообще-то не самый сильный… По крайней мере, открывающий путь для самообороны и даже для контратаки. (Сентябрь 1999).

 Из «Записей для памяти» (июнь 1984)

 <…> В июне 1984 г. я дважды работал в субботу: 16-го и 23-го. Первый раз это были обычные сверхурочные. Второй — всесоюзный комсомольский субботник (на который приглашались «комсомольцы всех поколений»). Работают по субботам — не как в будни (с 7-08 до 16-00, а приходят примерно в 8 и кончают работу в 12 час.

 * * *

В первую из этих двух суббот я сообщил своему бывшему бригадиру Игорю В. [И. В. Виноградов. — А. А.], что «на днях» мне исполняется 50 лет, и предложил ему отметить это событие. Игорь в этот день домой не спешил, и согласился.

Для двоих бутылки водки, кажется, многовато. Игорь предложил пригласить третьим Ивана О. (члена его бригады). Мною эта кандидатура была отвергнута, поскольку тот голосовал за исключение меня из партии на собрании 16.04. (Сам И.В. тогда воздержался, и вообще был одним из немногих в цехе людей, проявлявших человеческий интерес к моим партийным делам).     Третьим в нашей компании стал член той же бригады Саня Б. [Александр Брикач. — А. А.]: я предложил, Игорь — поддержал. Выбор между «бочкой» и моим домом в качестве места встречи был сделан в пользу первого варианта (поскольку Сане нужно было затем куда-то ехать).

Однако после первой бутылки, опорожненной «на бочке» (общепринятое место выпивки на пустыре у пивных ларьков, у моста через р. Карповку), показалось все же не лишним съездить ко мне домой, чтобы «продолжить», да заодно и посмотреть, «как я живу».

Такие не запланированные визиты обычно не приветствуются женами, но я сказал, что моя жена будет рада, хотя скорее всего ее сейчас нет дома. У меня дома была выпита вторая бутылка водки (уже не 0,5, а 0,8), а также несколько бутылок пива и еще — приобретенная («на всякий случай») уже не мною, а Игорем в универсаме — бутылка сухого вина.     Неожиданно оказавшаяся дома Нелли приготовила нам купленные Игорем попутно, для собственного дома, голубцы.

Мы провели несколько часов в содержательной, хотя и несколько сумбурной застольной беседе, посвященной в основном юбиляру, его производственной и научной деятельности за 50 прожитых лет (иногда отвлекаясь и на другие предметы разговора). Разъехались около 18 час. К этому времени подошел Леня К. [Л. Е. Кесельман. — А. А.] , с которым еще раньше договорились о встрече, и некоторое время мы успели провести впятером, продолжая непринужденное общение. Игорь В. и Александр Б. (член КПСС и беспартийный, бригадир и член бригады, в составе которой я работал с мая по ноябрь1983 г. и проходил там слесарную выучку) — оба люди, с которыми я все эти годы был тесно связан по работе и к которым испытываю уважение и симпатию, и пользуюсь у них взаимной расположенностью. Что и было лишний раз выражено нами друг другу в этот субботний день.

 * * *

Неделю спустя, 23.06 я обратился с аналогичным предложением к Анатолию С. (А.В. Сыцевич. — А. А.), возглавляющему бригаду, в которой я работаю с декабря 1983 г. К сожалению, вопреки моим ожиданиям, на комсомольский субботник вышли не все члены бригады (даже — не все состоящие в ней комсомольцы). И это исключало возможность пригласить всех, как я предполагал вначале. Мое предложение пришло в некоторое противоречие с намерением компании комсомольцев и людей, не так давно вышедших из комсомольского возраста (к которым относится и бригадир А. С.), отправиться после субботника в Озерки, отдыхать. Оказывается, в бригаде и раньше знали о моем предстоящем 50-летии, однако собирались поздравить в июле (когда эта дата реально исполнится). Но не учли, что на этот раз у меня в июле отпуск. Так что мое предложение «выставить» именно сегодня каждому комсомольцу бригады по стакану («А тем, которые постарше, можно и по полтора», — пошутил я), показалось не лишенным смысла. Однако… это требовало увязки с первоначальной программой комсомольского пикника.     После консультаций с комсомольцами, бригадир предложил мне присоединиться к их поездке в Озерки, на что я с благодарностью согласился.

Около 10 час. Анатолий С. и Михаил К. (другой член нашей бригады околокомсомольского возраста) ушли с завода — для обеспечения «организационной подготовки». Все остальные предполагавшиеся участники проработали на субботнике до 12 час. Перед уходом Анатолия я передал ему свой 20-рублевый взнос в складчину, в которой как юбиляр претендовал на повышенное участие. (От более крупного вклада А. С. отказался.)

С завода, около 12 час., мы вышли всемером: комсогрупорг участка, член моей бригады слесарь Сергей С.; молодой коммунист, фрезеровщик В. Г.; комсомолец, токарь Б.; три девушки-комсомолки (двое токарей, одна гравер) Вера, Ира и Таня; и я — комсомолец 50-х гг. На станции метро «Удельная» встретились с ушедшими ранее Анатолием и Мишей. Туда же отдельно добирались комсорг цеха, слесарь Сергей Л. (он был на субботнике, а потом куда-то заезжал за гитарой) и слесарь С. (недавно поступивший в наш цех; на субботнике не был). Всего, таким образом, компания состояла из одиннадцати человек, включая меня. Почти все (исключая двоих) — с одного участка (того, на котором я работаю). Все — рабочие. Семейные (Анатолий С., Миша К. и Сергей Л.) — без жен. Из моей бригады — всего четверо (включая меня). Двое — члены КПСС: Анатолий С. и В. Г.; один — кандидат в члены КПСС (Сергей Л.). Пятеро — члены ВЛКСМ: три девушки, Сергей С. и Б. Один — беспартийный, уже вышедший из комсомольского возраста (впрочем, был ли в комсомоле — не знаю, Миша К.). Один — вероятно, исключенный из рядов ВЛКСМ (если был в комсомоле; это недавно вышедший из заключения, едва ли не самый молодой из всех, С.). И один — коммунист, недавно исключенный из партии (т.е. я). Я, понятно, старший по возрасту, Анатолию и Михаилу — за тридцать, остальным — от 22 до 28.

От станции метро «Удельная» на автобусе добрались до третьего озера. Анатолий и Михаил привезли три бутылки водки, кроме того наша компания располагала двумя порядочными флягами спирта, который пили, разбавляя водой из озера (для чего плавали с бутылками на середину) либо пепси-колой. Стол на траве украшался огурцами (для мужчин) и черешнями (для девушек), не считая прочей, заурядной закуски.

Обычно, выпивая, скажем, «на бочке», пользуются одним стаканом на троих (стаканом обеспечивает пенсионер или инвалид, подбирающий бутылки). Здесь на 11 чел. припасли один граненый стакан (для сока и пепси) и три фужерчика, поменьше стакана (для более крепких напитков).

…Жилось нам хорошо. Пили. Ели. Купались. Молодые люди боролись на траве. Слушали песни под гитару (в исполнении Сергея Л. и С.). Пели все. Танцевали под ту же гитару, на траве. Рассказывали приличные анекдоты. Сергей Л. и С., уже без гитары, исполняли запомнившиеся им номера из репертуара Райкина, Жванецкого и Хазанова. Девушки облагораживали мужскую компанию. (Например, Михаил, вместо более ему привычных связок между словами, старательно употреблял в нужных местах — «елки-палки».)

Мое, не по возрасту, участие в комсомольско-молодежном пикнике представлялось естественным для других, раз уж мое 50-летие почти совпало со всесоюзным комсомольским субботником. Кажется, единственным поразившим воображение комсомольцев поступком с моей стороны была нескромная демонстрация способности достаточно надежно удержаться в стойке на кистях после300 граммовводки — свидетельство устойчивости не только моральной. Один из комсомольцев 80-х гг., чтобы не ударить в грязь лицом, сделал стойку на голове («на трех точках»).

Стойки «на четырех точках» (соответствующей более сильным стадиям опьянения) в этот день не демонстрировал никто. Единственным «запланированным» номером во всей этой стихийной молодежной программе было состоявшее не более чем из десятка слов поздравление меня с днем рождения, произнесенное бригадиром, и преподнесение мне «скромного подарка». Это — перед тем, как выпить по первому фужерчику… То есть получилось как бы так, что мы собрались ради этого (пусть повод и был привнесен). Но на общем ходе пикника данное обстоятельство никак не сказалось.

Подарком оказался элегантный, киевского производства светильник фирмы «Прометей», с выгравированной на нем надписью: «Андрею — в день 50-летия — от коллектива, 22 июля1984 г.» . Стоимость этого симпатичного (и чуть ли не символического!) подарка — 12 руб. 50 коп.     — мне стала известна благодаря тому, что на современных пластмассовых изделиях принято отливать цену. Как видно, приобретение этого подарка, наряду со всей снедью, было предпринято Анатолием и Михаилом за те 2,5 час., что прошли с момента их ухода с субботника до нашей встречи на Удельной. Точную дату своего рождения я никому прежде не сообщал, и либо она была известна моим дарителям заранее, либо специально выяснена в этот промежуток времени. Других содержательных тостов на пикнике не было, если не считать моей шутливой поправки к поздравительному тосту бригадира (выпьем… «за 35-летие со дня моего вступления в комсомол») и моего же, еще более краткого, «встречного» тоста перед вторым фужером — «за коллектив!». 

Кажется, уже ближе к концу мероприятия, зашел у нас с Анатолием (не по моей инициативе!) приватный разговор о моих личных планах и перспективах. Анатолий С. — тот самый единственный на собрании 16.04 член партии, который не только воздержался, как и Игорь В., при голосовании вопроса об исключении из партии, но и выступил наперекор всему ходу собрания, заявив, между прочим, что я являюсь «образцом коммунистического отношения к труду»… (ни больше, ни меньше!). Надо сказать, что мы с Анатолием питаем друг к другу безусловное взаимное уважение. Он, благодаря моему переходу в его бригаду после увольнения из цеха моего бывшего ученика Сереги З-ва, по его собственному (Анатолия) выражению, «с ПКР забот не знает». (И это, пожалуй, действительно так!). Мне же импонирует его самоуверенность, деловитость и независимость. А. С. сочетает в бригаде функции формального и неформального лидера. (Члены бригады зовут его «Бугром», а я — «Капитаном».)

Это взаимоуважение было лишний раз заявлено в нашей беседе в тот день. Оказывается, бригадира продолжает заботить, что ему в декабре прошлого года не удалось добиться для меня обещанного им дневного производственного задания 9 руб., которое он считал бы справедливым. Со своей стороны, я заверил «Капитана» в своей нынешней заинтересованности оставаться в его бригаде. Если я когда-нибудь и вздумаю увольняться, то он, Анатолий, узнает об этом первым, и уж во всяком случае, месяца за три, пообещал я.

…Обратная дорога с озера мне помнится смутно, хоть наше возвращение и было вполне благопристойным. Не помню, по моей ли инициативе или по инициативе комсорга цеха Сергея Л., мы уже вечером оказались вдвоем у меня дома. (Скорее всего, он меня провожал, а я пригласил зайти.) Дома у меня только беседовали, спиртного не пили.

Сергей Л. — отчасти мой ученик на ПКР. (В отличие от Сереги З-ва, который был учеником официально оформленным, я обучал другого Сергея явочным порядком, для выполнения ПКР-ных заказов Игоря В., в его бригаде.) Сейчас Сергей числится слесарем, а фактически является оператором на ПКР нового поколения, с программным управлением, задействованном в начале этого года. Ему — 23 года. Недавно принят кандидатом в члены КПСС. Считается (думаю, заслуженно) одним из лучших на заводе цеховых комсоргов.

У Сергея сочетаются личная симпатия и уважение ко мне с идейным неприятием того моего образа, который был нарисован в ходе обсуждения персонального дела. Ему запомнилось мое выступление на партийном собрании 16.04, которое он считает очень убедительным. Вместе с тем он не может не верить справке УКГБ ЛО на мой счет. Он совершенно согласен с исключением меня из партии (даже поднял руку за это решение, хотя как кандидат и не имеет права решающего голоса). Но он с готовностью, и даже с радостью, воспримет и мою реабилитацию, если таковая официально состоится.

Позиция Сергея Л., по своему, целостна. Наши симпатии — взаимны.     Я предложил ему еще раз вернуться к этому разговору через десять лет, когда ему будет 33, а мне (если я до тех пор доживу) — 60 лет. Он так и записал эту будущую дату (23 июня1994 г.), вместе с моим домашним адресом, в своей записной книжке.

В первом часу ночи спохватились, что Сергей может не успеть на метро.     Я проводил своего гостя до ст. Нарвская и далее, к дверям общежития, где им с женой выделена комната. (Свадьба состоялась не далее как в этом месяце, мы все подписывали приветственный адрес.) Забежав домой, Сергей вернулся с женой, чтобы теперь проводить уже меня. Но был второй час ночи и пришлось ловить такси. Деньги таксеру мой провожатый вручил сам (пока с ним договаривался). Хоть у меня были с собой и свои.

Машина успела проскочить на Васильевский остров по мосту лейтенанта Шмидта, уже готовому для разводки.

 * * *

Так, в июне1984 г. был, чуточку досрочно, отпразднован 50-летний юбилей социолога-наладчика, месяцем ранее исключенного из партии, — в кругу товарищей по работе, коммунистов, комсомольцев и беспартийных «Ленполиграфмаша». Другого «юбилея» мне, пожалуй, и не надо. <…> (Записано в конце июня1984 г.)

 Ремарка: он, мы, они…

Вообще, в отношениях социолога-испытателя с рабочим окружением, после его изобличения в качестве «антисоветчика» и т. п., изменений практически не произошло. Там — «политика», а тут — работа; там — «идейное лицо», а тут — личные отношения.

Для большинства товарищей по цеху «дело» социолога-рабочего — это «его» (мое) и «их» (начальства, «партийцев»), а не «наше» дело… (Ср. с комментарием Р. Ленчовского «о личных местоимениях», выше).     Пройдут еще три года, прежде чем в это «дело» включится рабочий коллектив, как таковой. (Сентябрь 1999 — ноябрь 2000).

 3. Бешеная халтура, красивая деталь…

 Ремарка: образец моделирующей ситуации.

<…> Данный сюжет является, в известном смысле, «классическим» образцом моделирующей ситуации.

Интересно, однако, что субъект исследования эту ситуацию, строго говоря, не «моделировал», а она сложилась совершенно стихийно. Я же — только записал. (Сентябрь 1999).

 Из «Записей для памяти» (1984–1985)

 Старожил (экспозиция)

Уже пять лет работаю я на «Ленполиграфмаше», наладчиком-повременщиком, потом слесарем-сдельщиком. Оказывается, это очень много.

За эти пять лет я успел «пережить» двух начальников цеха, одного заместителя, одного старшего мастера, трех мастеров слесарного участка, четырех младших кладовщиц инструментальной кладовой, двух старших механиков, правда — только одного секретаря партбюро цеха.

На моей памяти успели вернуться из армии уходившие при мне служить; успели распасться браки, выросшие из взаимного ухаживания у меня на глазах. Умер мой первый наставник (слесарь-инструментальщик Федор Филиппович). Из троих моих прямых или косвенных учеников по координатно-револьверному прессу (ПКР) один ушел в другой цех, другого уволили за прогулы, третий перешел на освобожденную комсомольскую работу…

За пять лет я успел побывать на двух траурных митингах [смерть Л. И. Брежнева и смерть Ю. В. Андропова. — А. А.]. Сам успел стать «ударником коммунистического труда» и… «вредителем»; съездить в отпуск на Кубу и быть исключенным из партии. И, уже после этого, увидеть собственную физиономию на фотографии в многотиражной газете. Чего только не было!..

Все «течет и изменяется». Но есть и «величины постоянные». Например: генеральный директор завода А. Д.; мой бывший бригадир (отметивший за это время 35-летие своей работы на заводе) И. В.; мой нынешний бригадир А. С.; наконец — я сам, несмотря на все перипетии собственной судьбы. На заводе, в своем цехе, на своем участке, я уже старожил. И даже станок, запускавшийся мною в 1980 году как «новое оборудование», кто-то недавно назвал «старичком»…

В этом году мне стукнуло пятьдесят (бригада по этому случаю подарила мне электрический светильник фирмы «Прометей»). Но возраст, как и общий трудовой стаж, для работника — «второстепенная» социальная характеристика. Главное — давно ли ты здесь работаешь.

После пяти лет становишься старожилом. Пять или десять лет — уже невелика разница.

Начиная с декабря 1983 г. я вновь вернулся на координатно-револьверный пресс (ПКР), после полуторагодового перерыва, в течение которого на этом станке работал мой бывший ученик Серега З., да и не только он. Сам же я в это время трудился рядовым слесарем в бригаде Игоря В. Но вот Серега перевелся в другой цех (на сборку), и тогда Анатолий С. (бригадир той бригады, за которой закреплен ПКР) пригласил меня к себе в бригаду, на Серегино место.

«Все возвращается на круги своя» (впрочем, скорее все же — по спирали). Мой станок сейчас — как хорошо объезженный конь. Я знаю все его повадки. Он, похоже, ничего не может «выкинуть», а могу «выкинуть» только я, понадеявшись на авось или отвлекшись и забыв о какой-нибудь хорошо известной мне его особенности. Я вообще-то лентяй. Я целый год не регулировал подшипники траверзы, которые в 1981 году регулировал чуть не каждую неделю! Но это, скорее всего, потому, что я тогда их так усердно регулировал, мне и Сереге на три года той регулировки хватило.

Сейчас эта регулировка, строго говоря, не мое дело. Но лучше совсем не регулировать, чем это станут делать наши ремонтники. А самому — ни к чему, поскольку точности пробивки отверстий и так хватает. И я уже знаю, что после очередной регулировки может лучше не стать…

Еще год назад я снял со станка лишний кожух, что позволило мне устроить себе рабочую позу сидя. Я целый день не стою, а сижу на высоком, вращающемся слесарном стуле, воздвигнутом на перевернутой металлической коробке. Это — поза велосипедиста, склонившегося за рулем (роль которого здесь выполняет перемещаемый вручную пантограф).

Я так еще не один год могу просидеть… А по субботам и воскресеньям — писать эти заметки. Ну, пора заканчивать экспозицию.

Что такое «халтура»

В среду, 21.11.84 мой бригадир А. С. (Анатолий Сыцевич, он же — «Толик», он же — «Бугор») утром сказал мне: «Отдохни пока!» — «В каком смысле?» — «Физически». И предложил мне заняться наконец (он давно прицеливался!) деталью, под обозначением «РУ-…», штамповка которой на моем станке технологами вовсе не предусмотрена.

Представьте себе стальной лист миллиметровой толщины габаритами примерно 180 X 350 мм. Это — развертка коробочки, которая получится, когда в этом листе будут вырублены углы, а потом лист загнут и углы сварены. После этого, согласно существующей технологии, в каждой из таких коробочек надо — в разных плоскостях — отцентровать, просверлить и рассверлить до полусотни отверстий, диаметрами (перечисляю): 2,4 мм; 3,4; 8,2; 12,5; 15; 25; 23; 22; да еще пазик 7.9 и большой паз 12.40.

Разумеется, расточник, которому все это предстоит, не станет по очереди с каждой коробочкой возиться. Он настроит расточной станок на одно отверстие — все 150 коробочек перекидает; потом — на другое, опять 150. И так пятьдесят раз (по количеству разных отверстий). (Для удобства восприятия, я несколько упрощаю!)

Нормировщик в такие «профессиональные тонкости» не вдается. В техпроцессе записана… одна производственная операция: расточить пятьдесят отверстий в коробочке. И эта операция «стоит» по трудозатратам чуть больше часа (64 мин.) рабочего времени расточника 5-го разряда, а по расценке — около рубля (96,512 коп.).

Но прежде чем растачивать, в детали нужно вырубить углы, загнуть… Что является делом слесарей. В общем, по «маршрутной карте» деталь     сначала попала в нашу комплексную бригаду. И бригадир Толик резонно рассудил, что нечего «халтуру» из рук выпускать, если мы эти пазы и отверстия можем и до гибки сделать.

Для того и существует мой станок, координатно-револьверный пресс, в котором можно установить развертку (стальной лист) и, не вынимая из зажимов, а только поворачивая револьверную головку, пробить по шаблону за 3–5 минут все пятьдесят отверстий, нужного размера и в нужных местах.

Перемножьте эти 4 минуты на 150, сколько будет? От силы 10 часов, а не 150. То-то!

Ну, тут надо иметь надежного наладчика-штамповщика, который:

—все размеры из чертежа уже сложенной (загнутой) коробочки переведет, пересчитает в размеры (расстояния) от баз развертки, т. е. составит карту штамповки из разряда самых сложных (с которыми у технологов, готовивших техпроцессы для моего станка, не обходилось без пары ошибок в каждом, в 1980–1981 годах!);

—затем переведет этот самодельный эскиз развертки в металл шаблона (т. е. разметит 3-миллиметровый стальной лист и просверлит в нем пятьдесят одинаковых отверстий диаметром 6 мм, под искатель антографа;

—подберет пробивной инструмент (для отверстий этой коробочки подходящие вырубные пакеты, по счастью, имеются; а вот для пазов — надо комбинировать удары, чтобы в итоге получилась нужная конфигурация);

—загрузит револьверную головку этим инструментом, установит шаблон на координатном столе, подрегулирует, «пробьет» первую деталь, проверит, убедится, что после гибки получится та самая коробочка, которая показана на чертеже.

Сколько он провозится со всей этой подготовительной работой? Ну, смену. А потом, за другую смену, отштампует в развертке все пятьдесят отверстий и пазов во всех 150 коробочках. И за два дня, таким образом, заработает… 150 рублей! Ведь он тем самым «закроет» в маршрутной карте расточную операцию. А кому какое дело, как это сделано, если конечный продукт (коробочка на выходе) — в соответствии с чертежом…

Вот это и называется по-рабочему — «халтура»! Халтура— это вовсе не плохая (некачественная) работа, а, наоборот, хорошая работа, сделанная при минимуме трудозатрат. Работа эффективная, в смысле получения требуемого конечного результата «малым потом». Работа выгодная— и себе, и производству! Но когда за пару дней — 150 рублей (я — в бригаде, так что идет это в бригадный котел, а не «в мой карман», да и никто не дал бы мне одному за два дня 150 рублей заработать!), то это уже не просто халтура, а «халтура бешеная».

Для бригады эти 150 рублей — порядочные деньги. Ведь за месяц бригада из 12–13 чел. закрывает нарядов рублей на 1 600 (без учета премиальных). А тут один член бригады — за пару дней — десятую часть этой суммы!

Как обычно, в чем-то проиграешь, а в чем-то выиграешь. Важно, чтобы в конечном итоге выигрыш был больше проигрыша. А если выигрыш слишком сильно перевесит, то наряд на эти коробочки можно будет, договорившись с мастером, и не закрывать, а отложить до будущего месяца (когда, может быть, косяком повалит невыгодная работа). Такая вот «рабочая арифметика». (Впрочем, почему только рабочая? Аналогично, на своем уровне и для своих дел, рассуждают и мастер, и начальник цеха, и генеральный директор!)

Рассчитывать карты штамповки мне не привыкать, еще с 1981 года. Как лучше делать поправку на гибку, при расчете размеров, меня научил бригадир Толик (раньше я делал это куда более сложным способом!). Но, как всякий нормальный рабочий, я теперь обхожусь без лишних бумаг, а сразу реализую эту карту штамповки в металле шаблона: всякий размер высчитываю в уме и, не записывая, откладываю на штангенрейсмусе, а затем — риску на металле. Таким образом, шаблон оказывается для меня своего рода «металлическим эскизом».

Ну, потом — по пересечениям рисок — накернить, просверлить сначала маленькие отверстия по «кернам», потом рассверлить, потом — проверить межцентровые расстояния, на случай расчетной ошибки, а если при кернении рука дрогнула, то подправить отверстия круглым надфилем. Наконец, развернуть отверстия до требуемых 6 мм. Шаблон готов!

Это — чисто слесарная работа. Даже скорее — слесаря-инструментальщика. Конечно, слесарь-инструментальщик сделал бы это качественнее. Но я в 0,1 мм отклонения укладываюсь, а больше мне и не надо.

Было время — я делал такие шаблоны непосредственно на станке, не размечал и сверлил, а «пробивал» шаблон, пользуясь координатной сеткой ПКР. Но с 1982 года микроскопы — не освещены, геометрическая система станка — все же не «в нулях» (в нулях — это моя «синяя птица» 1981 года!), такой точности не получишь. Мне — «себе дешевле» разметить и просверлить слесарным способом, благо я теперь сам слесарь, как и мой первый ученик на ПКР — Серега. А он поступал именно так.

Итак, к обеду 21.11 шаблон для «РУ-…» готов. Затем я загружаю десяток гнезд револьверной головки. Кое-что у меня в ней уже стоит (пакеты инструмента с «расхожими» диаметрами 2,5 или 3,6 мм). К концу дня и наладка станка для данной детали готова. За день я заработал… 00 руб. 00 коп.

Зато завтра…

Собираюсь уходить, но бригадир Толик просит сделать ему пробную деталь. Он сегодня остается в вечер — проверит (обычно он доверяет мне, но тут — «слишком крупная игра»; надо не промахнуться!).

Задерживаюсь на полчаса. Приношу ему первую из 150. Он говорит: «Отлично! Даже более чем отлично!». (Это — на глаз). Оставляю, ухожу.

 Для пользы дела

Наутро 22.11 узнаю, что все межцентровые расстояния в порядке (а там и в самой детали есть размеры с допуском всего 0,1). Только от баз чуть подвинуть всю систему отверстий (но это я и сам предупредил: первая деталь — пробная, а подрегулировать — пустяк!). И еще «грат» надо в другую сторону, чтобы получился не снаружи, а внутри коробочки после гибки.

Грат — это те заусеницы, которые остаются после сверловки (на выходе сверла), после фрезеровки (по ходу движения фрезы), после штамповки (со стороны, противоположной удару). Снятие гратов напильником, шабером или посредством зенковки (неглубокое рассверливание с обратной стороны) — одна из самых расхожих слесарных операций.

Ситуация привычная: я штампую, бригада снимает грат (тут ума не надо, а только навык, которым я в свое время не вдруг овладел) и гнет мои развертки (вот эта работа — из самых квалифицированных!). Но, как ни снимай заусеницы, это все же — не столь изящно выглядит, как та сторона, с которой удар пуансона, где края отверстия или паза получают естественное закругление внутрь. Вот почему бригадир попросил меня пробивать с другой стороны.

Правда, для этого я должен «перевернуть шаблон», т. е. пробивать отверстия от одной базы так, чтобы размеры выдерживались от противоположной. А это зависит уже не столько от моего искусства, сколько от того, насколько точно (или вернее — единообразно) выдержаны габариты заготовки (в каком-то из «писем любимым женщинам» я это подробно объяснял).

Пробивка с перевернутым шаблоном — одно из моих рационализаторских предложений 1981 года, которое было отклонено (долго сейчас рассказывать, почему). Но это — и нечто «само собой разумеющееся», скажем, для бригадира Толика. Ведь известно, насколько может отклониться фрезеровщик при «огабаричивании» заготовки, а стало быть — можно на это сделать примерную поправку.

Вообще, «рабочая технология» — вся не по правилам, но, наверное, нужны правила, чтобы было чего нарушать для достижения конечного результата.

<…> Весь день 22.11 (четверг) я штамповал «РУ-…» и сделал 100 штук из 150. Эта «нелегальная» деталь была…красивая! Дело в том, что когда на малой площади размещено много всяких пазов и отверстий, расположенных не симметрично, к тому же — отверстия разного размера, то это особая эстетика. Эстетика — «непримитивности». Это — как морозный узор на оконном стекле.

Игорь С., работающий рядом (не бригадир, другой), сказал: «Красивая деталь!». Еще кто-то (независимо) — то же. В самом деле — красиво! Я старался не спешить, чтобы не ошибиться в ударах. Когда одиннадцать раз надо повернуть револьверную головку, искателем пантографа найти нужное фиксирующее отверстие в шаблоне и «ударить» в нужное место заготовки, шансы ошибиться возрастают. Но уже на 5–10-й детали вырабатывается достаточно надежный автоматизм (своего рода маршрут на шаблоне).

Ошибиться можно — пробив отверстие малого диаметра на месте крупного. Стоит потом поверх ударить крупным пуансоном, чтобы следов этой ошибки не осталось. А вот если наоборот — обидно! В общем-то брак. Но такой брак я умею исправлять. Ибо все слесари знакомы с аппаратом точечной сварки, который стоит рядом с моим станком.

Прорубив нечаянно нежелательную дырку, я беру подходящую «вырубку» (стальной кружок из ящика для отходов) и забиваю им эту дырку. Потом привариваю. Тот, кто будет снимать грат, заодно зачистит и сварку (а если ошибка слишком «неприличная», то я сам это сделаю). На сотню деталей (5 тыс. ударов!) я пару раз ошибусь (если затороплюсь или задумаюсь). Мастерство — это не когда не делают ни единой ошибки, а когда умеют ошибку исправить.

А развертки-то мои (рублевые!) не залеживаются. Я еще и штамповать не кончил, а Николай Р. (по указанию бригадира) пристроился уже граты снимать. Он заметил пару разверток с пропущенными дырками (забыл я ударить разок из 50 раз!). Благо шаблон со станка не снят, настройка не менялась — добавить одно отверстие ничего не стоит.

В общем, заработал я в этот «звездный» день 100 рублей (разумеется, по нормам расточки и фрезеровки, а не штамповки). А оставшиеся 50 — на следующий день 23 ноября, до обеда). Разумеется, такая халтура — небывалая, потому и «бешеная».

Итак, все не по правилам! Штампую на ПКР деталь, которую положено обрабатывать на расточном станке… Занимаюсь расчетами карты штамповки вместо технологов… Изготавливаю шаблон, который положено делать инструментальщикам… Зарабатываю бригаде 150 рублей за 2,5 дня (включая изготовление шаблона). И т. д. И все — для пользы дела!

А когда в другой раз придет эта деталь (вряд ли технологи спохватятся к тому времени перевести ее на мой станок, а мы, разумеется, вылезать с таким предложением не будем!), у нас уже и шаблон готовый, и «мелких неприятностей», авось, не будет. Так я и за полтора дня или даже за день с этой работой справлюсь. И будет снова на входе — все не по правилам, а на выходе — «бешеная халтура, красивая деталь»!

Но, выиграв на ней, я (т. е. бригада) проиграет на чем-то другом (очень невыгодном!). И в итоге будет умеренное перевыполнение бригадного задания (процентов на 10, не больше; наша бригада, как написано в многотиражной газете, работает сейчас где-то на уровне марта-апреля 1985 г.).

Но не подумайте, что на этом история «красивой детали» окончена. Вернусь к ней позже.

(Записано в декабре 1984 г.)

 Неожиданный финал

Отштампованные мною 145 штук «красивой детали» были уже загнуты и углы заварены (т. е. превратились из листов в коробочки), как вдруг наш «Бугор» в последних числах ноября обнаружил на своем верстаке папку с техпроцессом «РУ-…», в которую оказался вклеен новый чертеж этой детали с конструктивным изменением (на месте девяти отверстий диаметром 8,2 мм — всего три таких отверстия, и добавлены: одно отверстие 15 и одно 2,5). А надо сказать, что мы «отрабатывали» эту деталь уже в счет 1985 года.

Между тем именно в запуске 1985 года предусматривалось это конструктивное изменение, просто в ноябре 1984-го его еще не успели в чертеж внести.

Выходит, вся «бешеная халтура» — в брак! Но наш бригадир не так прост — согласиться с тем, чтобы осталась не оплаченной работа, выполненная в соответствии с чертежом (аннулированным позднее).

Возникло что-то вроде производственного конфликта. Администрация выискала случайно сохранившийся обрывок прежнего (вырванного из папки) чертежа, на котором рукой технолога (конструктора?) написано: «только на запуск 1984 г., в 1985 г. будет изменение в расточной операции» (той самой, которую я заместил штамповкой на своем ПКР). Запись датирована октябрем 1984 года, т. е. как будто уже существовала тогда, когда мы этим чертежом пользовались… Однако ни я, ни А. С. — в упор не помним, чтобы была тогда такая запись! А не обратить внимания, работая с чертежом, не могли. (Да и не принято в техпроцессах таких предупреждений делать. В первый раз такое!)

У нас возникло существенное подозрение, что эта запись появилась потом, т. е. как раз при аннулировании старого чертежа, от которого почему-то сохранился лишь единственный обрывок, и именно с этой надписью. Ну, проводить графологическую экспертизу не стали.

Администрация согласилась оплатить уже сделанную работу в полном объеме, а деталь придется-таки делать заново.

Заново — бесплатно?! Нет, с этим бригадир согласиться никак не может. Прежний наряд закрыт. А новый, если хотите, пишите! С другой стороны, ни для кого не секрет, что штамповкой на ПКР (вместо расточки) бригада заработала 200 рублей «малым потом» (я заместил расточку на 150 руб., да плюс обрубка, гибка и сварка, менее дорогостоящие). Не платить же бригаде опять 200 руб. (Да еще при готовом шаблоне, который мне исправить — пара пустяков!).

Сторговались на 100 руб. за повторную партию «РУ-…». Таким образом, бригада не в накладе (одна халтура — «бешеная», другая — «полубешеная»).

И ведь не рвачи вовсе! Своей партизанской деятельностью мы с А. С. действительно повысили производительность раз в шесть-восемь. Отштамповали заново 145 штук, с исправлением. Как уж там администрация исхитрялась, чтобы нам обе партии оплатить, на кого брак списали — не знаю… А 150 забракованных — еще два месяца валялись в цехе. И уже стали использоваться в качестве тары для не слишком мелких деталей (как-никак — коробочка, хоть и с дырками).

Вдруг в конце января прибегают со сборки — где у вас тот брак? — А зачем вам? Да у них, оказывается, десяток машин еще по образцу 1984 года идет. Вот и бракованные коробочки пригодились (правда, только десять штук из 150). Ну, а те, что штамповались заново в декабре, — в январе были загнуты, сварены, зачищены и т. д. Однако увезли их из нашего цеха только месяц спустя.

Технолог Алла П. явилась ко мне, чтобы «оприходовать» нашу скрытую рацию. Ну, поделиться с ней своей картой штамповки я никак не мог, поскольку на бумаге у меня этой карты просто не было. Так что придется ей самой поработать. И, боюсь, куда менее оперативно и надежно у нее это получится, чем у меня. (Кто-нибудь из технологов, хотя бы та же Алла, оформит это потом как свое рационализаторское предложение; все — в порядке вещей…)

Если бы не шум вокруг этого эпизода, мы бы еще пару лет свою «бешеную халтуру» имели неприкосновенной.

(Записано в феврале 1985 г.)

 4-5. Несколько вступительных слов

Как читатель уже знает, на протяжении первых четырех лет своего пребывания на заводе (1980-1983) социолог-рабочий вел довольно регулярные записи, фиксируя все детали своего наблюдающего участия в конкретной социально-производственной ситуации (будь то в форме писем друзьям, коллегам, будь то в форме дневников, «производственных хроник» и т. п.). Потом события «дела» социолога-рабочего (начиная с сентября 1983 г.) и необходимая самооборона от идеологических и политических обвинений несколько притормозили производственное бытописание. Пока автор не собрался с силами и не нашел время, чтобы его (бытописание) возобновить.

Стоит при этом отметить, что еще в 1982 году (т. е. до начала политического «дела») существенно изменилась сама производственная роль социолога-испытателя. Последний перестал быть наладчиком-повременщиком (производственное занятие — не из «массовых») и стал «рядовым» слесарем-сдельщиком, в составе бригады, работающей на единый наряд. Новый производственный статус дал пищу для наблюдений и анализа уже не инновационных процессов (освоение нового технического оборудования и т. п.), а процессов «рутинных» — повседневности, как таковой.

Итак, параллельно с протоколами наблюдающего участия в собственном партийном (и т. п.) «деле», писались также «Производственные дневники 1984-1986 гг.» (так был впоследствии озаглавлен этот авторский цикл). Из приводившихся ранее, к данному циклу принадлежит текст «Бешеная халтура, красивая деталь...». Ниже — другие извлечения из указанного цикла. Иногда это разовые дневниковые записи, иногда — тексты, сюжетно выстроенные, посвященные тем или иным аспектам заводской жизни. (Март 2001 — май 2003).

 Из «Производственных дневников» (май 1985).

 Я вышел из отпуска 22 марта 1985 г. (пятница). И почти сразу начались «заморочки», как их называет мой бригадир А. С. [А. В. Сыцевич; в дальнейшем он же — Толик, он же — «Бугор». — А. А.], т. е. всякие производственные затруднения, задержки, неприятности, неувязки. В этих апрельских заморочках переплелись тугим узлом нити ныне действующего хозяйственного механизма (каким он видится и ощущается изнутри и снизу). Три сюжета, обозначенные ниже: «1,5 миллиметра», «0,2 копейки» и «11 марок и 24 гнезда» — относятся, соответственно, к проблемам состояния технологии, нормирования и оборудования. Однако сюжеты эти не автономны, а взаимопроникают друг друга (как и сами производственные проблемы, разумеется).

Апрельские заморочки на координатно-револьверном прессе (сокращенно — ПКР) в цехе № 3 ПО «Ленполиграфмаш» — живое свидетельство своего рода выморочности нашего хозяйственного механизма.

 1,5 миллиметра

 Технологией предусмотрена пробивка на ПКР отверстий разных размеров в листовых деталях. Отверстия должны быть большего диаметра, чем толщина материала, иначе пуансон сломается. Для меньших отверстий на моем станке предусмотрено кернение (своего рода наколка, разметка). Потом по этим кернам, отдельной производственной операцией, заготовку просверливают. Понятно, что было бы выгоднее сразу пробивать (прокалывать). Но не получается.

Для нас актуальной является проблема 1,5 мм отверстий в стальных листах толщиной 1,5 мм. Это очень распространенный случай. Ибо, скажем, в каждой лицевой панели для фотонаборного комплекса (один из основных видов номенклатуры на моем станке) — до полусотни и больше 1,5 мм отверстий под штырьки, которые навариваются потом для крепежа изнутри всяческой электронной начинки. А эти панели — как раз такой толщины. Поэтому здесь технологией предусматривается сначала кернение, потом сверление.

Пробивка на ПКР отверстий диаметром 1,5 мм не противопоказана для листовых деталей толщиной, скажем, 1 мм. Для этого в свое время были предусмотрены пакеты инструмента (пуансон, матрица) 1,5 мм. Но в нашей номенклатуре это случай редкий...

Еще года четыре назад, когда не столько технологи, сколько рабочие пытались выяснить, что можно выжать из нового станка, я попробовал пробивать 1,5 мм панели имеющимся в инструментальной кладовой 1,5 мм пуансоном. Оказалось — возможно, если тщательно наладить. Все же «фирменные» пуансоны, рассчитанные на меньшую толщину пробивки (к тому же неразумно сконструированные в виде длинных «иголок» с затупленным концом), вскоре оказались переломаны. И тут заработала рабочая техническая мысль.

Первое, что пришло в голову — взять пуансон большего диаметра и на самом его кончике, ударной части, отцентровать на круглошлифовальном станке необходимый 1,5 мм диаметр небольшой высоты (ровно столько, сколько надо, чтобы пробить заготовку и чуть войти в матрицу). Короткая «иголочка» скорее уцелеет при ударе, чем длинная, тут — «и к бабке ходить не надо» (как говорит Толик).

Несколько «не ходовых» (имевшихся не в единственном экземпляре) пуансонов диаметром порядка 2,5-4 мм были переделаны в 1,5 мм. И я стал благополучно пробивать ими «толстые» панели.8 Выгода от этой придумки оказалась чрезвычайной. Ликвидировалась трудоемкая операция — сверление по кернам. Скажем, в панели 60 таких отверстий. Подлезь-ка ты под сверлильный шпиндель с заготовкой размером 600 х 700 мм! Да листов таких в «запуске» (в производственной партии) — сотня или больше!

Рабочая техническая инициатива всегда экономически обусловлена. Дело в том, что операция сверления, будучи снята [отменена. — А. А.] фактически, остается в техпроцессе и в маршрутной карте (наряде). Оплате подлежат — отдельно кернение и отдельно сверление. Заместив то и другое штамповкой на ПКР, рабочий (бригада) затрачивает гораздо меньше времени, а получает те же деньги. Иначе говоря, может сделать и заработать больше за то же время. В сущности, это есть задействованный резерв повышения производительности труда.

Рабочий предпочитает такие новации, которые, по тем или иным существующим технологическим или организационным нормативам (нередко — рутинным и косным!), не могут быть «узаконены». Эти, как принято говорить, «скрытые рации» позволяют рабочим компенсировать материальный проигрыш, который они терпят на производственных операциях, где норма времени заведомо занижена. Как мне уже не раз приходилось отмечать, на одном проигрывают, на другом выигрывают (в заработке). От рабочей изобретательности зависит, чтобы выигрыш был не меньше, а побольше проигрыша.

Линейная администрация (мастера), конечно, знала об этом «нарушении технологического процесса» (как и о многих других подобного рода).     Но не станет же она препятствовать тому, что способствует скорейшему выпуску продукции, не в ущерб качеству! На этой нашей самоделке выигрывали все, кроме, разве что, технологов (так ведь и те получают премию лишь при условии выполнения программы; а когда какое-нибудь нелегальное новшество укоренится, то запрети его — уже и план затрещит!).

После меня (1983 г.) «подпольно», хотя и у всех на глазах, пробивал 1,5 мм отверстия в панелях мой ученик С. З. (Серега). Пуансончики иногда ломались. Тогда приходилось брать из кладовой другие «не ходовые» — для кустарной переделки. А это — уже в ущерб «инструментальному парку»... Тогда бригадир А. С. принял радикальное решение.     Пуансон для моего пресса обычно изготовлен из цельного куска металла, т. е. основание пуансона (которым он крепится в пуансонодержателе) и собственно ударная часть — неразъемны. Если же сделать пуансон сборным, то основание будет служить вечно, а ударную часть (своего рода «боек») можно заменять, по мере ломки или изнашивания. В отличие от основания, боек изготовить нетрудно, это всегда можно с токарем да с заточником договориться. Боек вставляется в основание, которое тоже недолго сварганить из любого поломанного цельнометаллического пуансона, и крепится в нем.

Эта идея потом была заимствована цеховой инструментальной службой, которая и в случае больших диаметров стала изготавливать не цельнометаллические, а сборные пуансоны.

Когда в декабре 1983 г. А. С. приглашал меня в свою бригаду для обслуживания ПКР, на смену ушедшему в другой цех моему бывшему ученику Сереге, он показал мне коробочку с сотней (!) заготовленных впрок самодельных 1,5 мм бойков. Ну, теперь живем! Не жалко лишний раз и сломать...

Но они не ломались! Боечки были изготовлены, не в пример «фирменным» пуансонам, с изящным двухступенчатым уступом, чем обеспечивалась еще бoльшая надежность. Не догадались сразу сделать на них кольцевую выемку, для более прочного крепежа болтиками в основании. Но когда пару раз боек вырвало из держателя, я стал делать эту выемку сам, на абразиве.

На сотню панелей (несколько тысяч ударов!) одного бойка хватало.     А если и ломались, то на замену бойка я тратил минуты, выигрывая бригаде, на всей этой затее, часы. Ведь, как уже сказано, трудоемкое сверление было исключено в реальном производственном процессе (хоть и оставалось в технологических и оплатных документах).

Эти 1,5 мм пуансоны были одним из главных обстоятельств, по которым мой станок был выгоден бригаде. Мы выигрывали на панелях, проигрывая на других деталях. И внутри процесса изготовления самих панелей — выигрывали на штамповке, проигрывая, скажем, на установке и приваривании штырьков в те самые 1,5 мм отверстия (производственная операция, где норматив заведомо занижен). Как рабочих, так и администрацию такое положение вполне устраивало.

Но вот где-то во второй половине 1984 г. наши боечки стали ломаться чаще прежнего. Иногда это зависело от материала (бывает, запустят не ту марку стали, какую положено). Но скорее всего дело было в растущем износе моего станка, для которого еще во втором квартале прошлого года был запланирован профилактический ремонт, да так и не сделан. Фиксация револьверной головки в гнездах, при ее повороте, ухудшилась, подразболтались пуансонодержатели, может еще что...

Впрочем, и сама наша скрытая рация, по мнению А. С., заслуживала модернизации. И следующую партию «нелегальных» бойков мы предполагали заделать уже с некоторыми дополнительными усовершенствованиями.

К концу 1984 г. частая поломка самодельных бойков стала тревожить и меня, и бригадира. С панелями мне, как оператору станка, приходилось уже мучиться. Мучения (частая смена бойка) все же окупались тем, что отверстия в панелях не надо было потом просверливать.    

Технологические службы обычно довольно долго «терпят» скрытые рации рабочих (если, разумеется, те не оказываются в ущерб качеству продукции, т. е. не возникает претензий со сборки). Но ведь и технологам надо вносить какой-то вклад в снижение трудоемкости! Для моего станка здесь нормальным путем является постепенный официальный перевод на ПКР тех обозначений деталей, которые раньше полагалось сверлить, фрезеровать и т. п., но которые мы давно уже самочинно штампуем (используя при этом самодельные шаблоны).

Под давлением цеховой технологической службы скрытые рации иногда превращаются в явные, т. е. оформляются как совместные рационализаторские предложения рабочего (обычно — бригадира) и технолога.     Последний выписывает на кальке ту карту штамповки, которую рабочий давно уже рассчитал в уме (или на клочке бумаги) и воплотил в металле своего кустарного «п/б» (так в обиходе называются приспособления).

С запуском нового координатно-револьверного пресса с программным управлением (1984 г.), некоторые обозначения, которые прежде нелегально штамповались на моем «старичке» (давно ли был «новой техникой»!), стали переводиться туда. Иные же адресовались мне, на ПКР КО-120, но уже с официально оформленной технологией.     Так, например, произошло с «бешеной халтурой, красивой деталью»... Но это редкий случай оперативности технологов, отчасти вызванной известным скандалом вокруг выпуска этой детали в конце 1984 г. Чаще вынужденная (для рабочих) легализация скрытых раций затягивается на год-два.

Административных попыток «узаконить» нашу инициативу пробивки 1,5 мм отверстий в панелях, мы, признаться, никак не ждали. Ведь существует формальное ограничение на размеры пробиваемых отверстий, при данной толщине материала. Но это оказался тот случай, когда цеховая технологическая служба в лице Людмилы К. сочла возможным рискнуть (полагаясь на то, что у нас «как-то получается!»). А экономический эффект от рационализаторского предложения об исключении сверления панелей, за счет штамповки на ПКР, потянет на изрядную сумму...     Рационализаторское предложение было подано от лица двоих — начальника тех. бюро цеха Людмилы К. и начальника инструментальной группы В. В. Причем так, что даже мой бригадир узнал об этом, уже как о свершившемся факте.

Вообще говоря, это было верхом бестактности со стороны «рационализаторов», тем более, что они использовали идею нашего двухступенчатого пуансона. Но при этом они не подумали о высоте бойка (которую задали значительно больше, чем нужно). К тому же они не знали об участившихся поломках наших собственных бойков.

Так или иначе, в последних числах марта 1985 г. я получил исправленный техпроцесс, в котором предусматривалась уже не кернение и сверление, а пробивка в стальных листах 1,5 мм толщины отверстий диаметром 1,5 миллиметра. Партия большая — 130 штук. Прощай, наша «халтура»!

Мы с бригадиром в соответствующих откровенных выражениях определили между собой сложившуюся ситуацию. После чего я отправился в инструментальную кладовую за новым пуансоном, согласно записанному в техпроцессе. Для начала, этого пуансона там не оказалось. Ну, коли оснастка еще не готова — делайте «по-старому», т. е. керните, потом сверлите, говорят нам. Понятно, что мы так делать не станем (три года уже не сверлим!). Налаживаю свой потаенный пуансончик...

Но тут наши бойки стали ломаться уже совсем катастрофически (одного хватало чуть ли не на одну панель!). Я взмок их заменять. Да и запаса из той сотни, что была полтора года назад, уже оставалось всего десятка полтора. Налаживал и так, и этак — ни в какую! За смену и десятка панелей не выпустил. «Прогорел»! Что будем делать, бригадир?     А. С. предложил пробивать панели пока без этих 1,5 мм отверстий, а там посмотрим. Конечно, лучше бы все сразу, за одну установку, ведь 1,5-миллиметровые взаимосвязаны со всеми остальными. Но что поделаешь! Не сверлить же, в самом деле...

За пару дней я отштамповал все 130 штук, без этих маленьких отверстий. Лицевые панели нужны на сборке, уже скоро станет — «аварийно»... Откладывать дальше некуда, надо 1,5 мм прокалывать. <...> Когда еще через день безуспешных усилий доделать хотя бы одну панель, не сломав бойка на 40-м или 50-м ударе, я окончательно встал в тупик и поставил перед этим тупиком и «Бугра», тот предложил последнюю авантюрную попытку: взять цельнометаллический пуансон большего диаметра и обточить кончик до диаметра 1,5 мм (как когда-то давно, в самом начале делали). А вдруг, у сборных пуансонов крепление бойка подводит... Ну, раньше-то не подводило! Но — попробуем. Порылся я по своим сусекам, нашел «не ходовой» пуансон, который не жалко для этой цели израсходовать. Установив его со всей тщательностью, и только что не перекрестясь, я... благополучно отштамповал около 80 панелей (порядка 5.000 ударов). Это было подарком судьбы! Но вот сломался, наконец, и он. Теперь уже оставалось только кернить, а потом сверлить.

Вот тут-то мне и принесли новые пуансоны образца Л.К. и В.В. (наших административных рационализаторов). Они (ихние пуансоны), кстати, не сборные, а цельнометаллические. Сколько же штук их имеется? Оказывается, два. Мы с Толиком улыбнулись. Посмотрев на их несуразную, с высоты нашего опыта, конструкцию, мы улыбнулись еще раз, и я пошел устанавливать один из них. Он сломался на пятом ударе. Явились «рационализаторы» (Л. К. и В. В.). В чем дело? Почему сломался? Мы с А. С. говорим: наши пуансоны на 3 миллиметра короче, и то ломаются! А чего же другого вы от своей рации ждали? Второй пуансончик пошли укорачивать (по нашей рекомендации). Когда укоротили, я настоял, чтобы кто-нибудь из администрации присутствовал при наладке. Налаживал сверхтщательно, впрочем, не надеясь на успех. На глазах у «авторов», их второй (и последний) пуансон сломался на десятом-пятнадцатом ударе.

Л. К. была раздосадована настолько, что едва не обвинила нас с А. С.     в сознательном противодействии «научно-техническому прогрессу». «У вас-то не ломаются!» — сказала она с обидой. Кажется, я заметил тут, что ее рация подоспела как раз тогда, когда у нас свои боечки начали ломаться один за другим и осталась лишь парочка — «на развод». Говорят, Люся потом плакала... В самом деле, позор-то какой! Но нам с А. С. жаль ее не было. Да и не мы ее наказали, а она сама себя. Оставшиеся сорок лицевых панелей пришлось-таки кернить, потом сверлить. В общем, хлопот с ними хватило.

Что сразу полетели пуансоны образца Л. К. и В. В. — нам было не удивительно (кстати, изготовление цельнометаллического пуансона дело довольно дорогостоящее!). Но почему же так не везло нашим собственным бойкам? В чем дело? В станке? В инструменте? В наладке?! А может, материал — не тот?

Панели загнули, приварили боковые планки, наварили штырьки (для чего, собственно, и нужны 1,5 мм отверстия). И тут вдруг эти штырьки, на которых крепится вся начинка прибора, стали отлетать чуть не от щелчка пальцем! Час от часу не легче! Только тогда догадались отправить образец материала на анализ, в лабораторию. Оказалось... что вместо стали марки 15 были запущены заготовки из стали 40, намного более твердой. И вся партия (слава Богу, не по нашей вине!) — в брак. Мы с А. С. еще раньше предполагали, что материал не тот (Толик вроде «услышал» это по звуку ударов пресса). Но вряд ли кто стал бы нас слушать, если бы мотивировали это предположение поломкой своих нелегальных бойков. Но — «нет худа без добра»! Теперь и у административных «рационализаторов» есть утешение, что их рация сгорела лишь по этой причине... Впрочем, вряд ли они скоро решатся вновь настаивать на своем предложении.

А каков все-таки был тот кустарный пуансончик, который при твердом материале выдержал 5.000 ударов! Это вселяет надежду, что мы еще попробиваем 1,5 мм отверстия в панелях на этом станке.    

Возможность для такой проверки представится скоро. Дело в том, что из 130 лицевых панелей на сборку пошли только 10 (для чего пришлось аварийно заменять приваренные штырьки на ввинченные; а без этого заводу было бы не выполнить апрельской программы!). Остальные 120 ушли в окончательный брак. Нашей вины тут нет. Так что наряды бригаде были закрыты безоговорочно. И теперь предстоит 120 таких панелей делать заново. (А поскольку деталь все же выгодная, бригада — от брака не по своей вине — не только не проиграет, а даже парадоксально выиграет!).

Надо будет попробовать наш предпоследний, оставшийся боек. А если и он сломается — использовать самодельный пуансон нового образца, типа того, который выдержал 5.000 ударов на стали 40. Тут-то ведь будет нормальный материал (сталь 15).

Ну, и не пытаться пробивать эти отверстия после поворота револьверной головки. Она ведь сейчас плохо фиксируется в гнездах... А поступать так: спарить, как обычно, пуансон 1,5 мм с матрицей, затем закрепить револьверную головку намертво и пробивать только эти отверстия (используя револьверный пресс как однопозиционный). Наконец, делать всю эту работу вечером, не на глазах у начальства. А то, чего доброго, обвинят в «нарушении технологической дисциплины»... Или, того хуже, заново свое рационализаторское предложение оформят. А. С. спросил, согласен ли я «повечерить». Я согласился — когда пойдут панели, выходить на работу с обеда. Впрочем, вряд ли это останется не замеченным...

Такова наша первая апрельская заморочка.

 0,2 копейки

 Стандартный механизм пересмотра технических норм, говоря попросту, таков. Надо регулярно повышать показатель производительности труда. Для этого надо периодически ужесточать нормы времени на производственные операции. Соответственно, снижается расценка (пропорционально связанная с нормой времени тарифом). За ту же работу рабочий получает меньше. Предполагается, что он справится с нею быстрее. А стало быть, в конечном счете заработает столько же (или даже больше).

Пересмотру норм полагается быть обоснованным, т. е. опираться на реальное технологическое или организационное усовершенствование.     На худой конец, этот пересмотр должен опираться на хронометраж рабочего времени. Но все это слишком хлопотно, да и вряд ли возможно, поскольку сами нормы все равно никакого отношения к реальному производственному процессу не имеют (особенно — в ситуации выпуска мелкои среднесерийной продукции, как у нас).

Выигрывая на одних операциях, рабочие проигрывают на других (известное разделение работ на выгодные и невыгодные; оно, кстати вовсе не устраняется, а только лучше «взаимопогашается» при бригадном методе).

Попыток добиться действительного соответствия между нормативом и фактическими затратами времени на производственную операцию рабочие не предпринимают. Ибо могут при этом вообще остаться без выгодных работ. Лучше мириться с примерным «балансом» невыгодных и выгодных (чем обеспечивается сложившийся уровень зарплаты).

Администрация же, в лице нормировочных служб, также идет по линии наименьшего сопротивления. Ежегодное 10-процентное «урезание» норм совершается более или менее пропорционально по всем производственным операциям (иногда — по отдельным классам операций, иногда — по отдельным видам продукции). Рабочие к этому привыкли, приспособились. И компенсируют не дифференцированное ужесточение норм изысканием «нелегальных» резервов экономии рабочего времени, там, где это возможно (наглядный пример — сюжет с «1,5 мм»; см. выше).

<...> Однако иногда этот рутинный порядок нарушается. Это происходит, когда вдруг изысканный рабочим резерв оказывается слишком большим, и тогда рабочему «нечем заплатить» (за высокопроизводительный труд). Или, наоборот, когда произошло слишком резкое ужесточение норм на достаточно массовую категорию операций, и тогда рабочему «не выкрутиться» (чтобы сохранить свою зарплату).

Особенно часто такие сбои происходят на новом оборудовании, но не на начальной стадии его освоения, а тогда, когда оно уже загружено и идет поиск «нормативного оптимума» (не слишком выгодного, но и не слишком невыгодного для рабочего).

В этом плане очень характерен мой ПКР. Пока я работал на нем как наладчик-повременщик (до середины 1982 г.), мой интерес к проблеме нормирования был, вообще говоря, абстрактным. Сколько ни сделаю — заплатят по тарифу повременщика. А добиваться перевода на сдельщину — загрузки не хватит.

Однако партизанский перевод на ПКР ряда деталей, ранее обрабатывавшихся более трудоемким способом, предпринятый мною при поддержке бригадиров И. В. и А. С. и без участия технологов, начиная еще с 1981 г. продемонстрировал потенциальную выгоду этого станка для бригады сдельщиков. Поэтому А. С. довольно охотно согласился на прикрепление координатно-револьверного пресса к своей бригаде. И ни в период работы на нем моего бывшего ученика Сереги (с августа 1982 по декабрь 1983 г.), ни позднее, когда к станку — уже в качестве сдельщика — снова встал я, думаю, не имел оснований жалеть об этом.     В 1984 г. я работал с дневным личным заданием 8,5 руб. (плюс 30% прогрессивки).

С 1985 г. мне установили — 9 руб. Как и любой рабочий на любой другой работе, я на невыгодных работах проигрывал, а на выгодных — выигрывал. А есть еще — и «сверхвыгодные» (вроде «бешеной халтуры, красивой детали», о которой уже приходилось подробно рассказывать). Так что все это время я, в экономическом смысле, вполне себя в бригаде оправдывал.

(Строгий подсчет, на какую же все-таки сумму закрыто нарядов моей персональной работой, здесь, вообще говоря, является бессмысленным. Ибо я мог выполнить этот объем только в условиях бригадного метода. Будь я индивидуальным сдельщиком, мои возможности «партизанщины» были бы существенно ограничены. Отсюда, установленная мне доля в общебригадном заработке соответствует вовсе не формальнойстоимости выполненной мною работы, а общественно оцениваемой степени моей нужности бригаде — для того, чтобы «общебригадный котел» не скудел).

Но вернусь к нормированию на ПКР. Еще в период своей работы повременщиком я попытался выявить закономерность формирования норм на этом станке.

Рабочее время, как известно, делится на «подготовительное» (наладка) и «основное» (собственно выполнение операции). Особенностью ПКР является довольно трудоемкая наладка. Фактические затраты времени на нее существенно различаются, в зависимости от количества штампов, которые надо использовать для выпуска данной детали, и типов этих штампов (те, что загружаются в крупные, в отличие от маленьких, гнезда револьверной головки, отнимают при наладке заметно больше времени). Однако норматив подготовительного времени для выпуска любой детали — один и тот же. А именно — 40 мин. (хоть один штамп установить, хоть десяток!).

Фактические затраты времени на «собственно штамповку» зависят от количества штампов, которые задействованы для изготовления данной детали, от количества ударов, которые надо произвести этими штампами, от размеров заготовки, а также от ряда других обстоятельств (перечислять которые здесь не буду).

Понятно, что нормативы на разные виды деталей — различны. Иногда различия довольно произвольны, но мне удалось установить прямую связь норматива только с одной из технологических характеристик. А именно — с количеством ударов! Остальное, оказывается, просто не берется в расчет. Будь то 100 ударов одним и тем же штампом или по 10 ударов десятью различными штампами, размещенными в разных гнездах револьверной головки (для чего надо еще эту головку 10 раз повернуть!); будь то заготовка 200 х 200 мм или 1.000 х 600 (в последнем случае существенно увеличиваются затраты времени на ее перемещение, чтобы подставить под удар) — норматив один и тот же.

Грубо (а тонкости тут и ни к чему!) можно сказать, что все нормативы на ПКР исходят из расчета 15 сек. на один удар. Что соответствует, по тарифу 4-го разряда (применяемого для ПКР), условной расценке 0,25 коп. (за один удар). Если в заготовке надо пробить 10 отверстий, то на это дается 2,5 мин. А если, скажем, 50, то — 12,5 мин. (Я условно отвлекаюсь от времени на закрепление и снятие заготовки со станка и проч.).    

Еще раз повторю, что этот исходный норматив ни в каких известных мне справочниках не записан. Я его вычислил (извлек из всего разнообразия норм штамповки на проходящую через ПКР номенклатуру) как фактически действующую основу нормирования работ на моем станке. Уж не знаю, числятся ли нормы для ПКР по разряду так называемых «технически обоснованных» (почти наверняка — да!). Но противоречие используемых на моем станке критериев нормирования здравому смыслу — является несомненным. С этим противоречием жили и живем до сих пор.

Практически наладка занимает гораздо больше времени, чем предусмотрено нормативом. Когда, в конце 1982 г., станок прикрепили к бригаде А. С. и на нем стал постоянно работать мой бывший ученик Серега, они с бригадиром настояли на специальном хронометраже подготовительного времени. И норматив на него был, со скрипом, повышен до 70 мин. Но унифицированность норматива (хоть один штамп установить, хоть десять — все равно 70 мин., а в деньгах — 75 коп.) осталась.     Что касается нормативов на собственно штамповку, то, кажется, тогда же они были ужесточены, из примерного расчета не 15, а 12 секунд на один удар. Что соответствует условной расценке 0,2 коп. за удар (5 ударов = 1 мин. = 1 коп.). С тех пор пересмотр норм не выходил за рамки «нормального» (процентов на 10 каждый год).

Конечно, при определенных условиях (при благоприятном стечении обстоятельств) я могу не 5, а все 10 и даже больше ударов за минуту сделать. На наладке проиграю — на штамповке выиграю, так обычно и бывает. А бывает, что и на штамповке проиграю, если заготовка больших габаритов, много штампов задействовано и т. д.

Здесь не о том даже речь, что норма завышена или занижена, а о том, что она не выполняет реальной «нормативной» функции. Ну, а когда сама техническая норма не имеет отношения к производственному процессу, то не стоит ожидать, что ее изменение будет соответствовать реальным изменениям производительности труда.

«Первый звонок» прозвенел еще где-то в начале 1984 г. Есть одна такая очень выгодная деталь, где на малой площади 200 х 200 мм надо пробить 100 одинаковых и, понятно, близко друг к другу расположенных пазиков (вентиляционная решетка). Но при этом она штампуется «с переворотом». А это значит — закрепить на станке, пробить 50 пазов, потом вынуть, закрепить в другом положении, и еще 50. Поскольку координаты тех и других пазов одинаковы, а меняется только база, то в карте штамповки обозначены 50 позиций, а потом написано: «повторить переходы, перевернув заготовку на 180 градусов по оси Y)».

Всего-то получается 100 ударов, стало быть — порядка 10 мин. и, соответственно, 10 коп. за деталь. А тут нормировщик, похоже, не обратил внимания на приписку в техпроцессе и счел, что только 50 ударов. И норму установил, из этого ошибочного расчета, 5 минут (раньше-то было — 10!).     Мы посоветовались с бригадиром и решили «не возникать». Деталь, в отличие от многих других, такая удобная для штамповки (удары пресса под моей рукой стучат как автоматная очередь), что если начать хронометрировать, то и впрямь увидят, что норму на нее можно круто пересмотреть. И тогда может создаться впечатление, что на ПКР большие резервы для ужесточения норм (чего на самом деле вовсе нет!).

Пусть эта случайная (будем надеяться!) ошибка нормировщика остается. Хоть партия и большая (несколько сот штук) и потеряем мы на ней пару червонцев, но — «себе дороже» обойдется добиваться справедливости. Так норма на это обозначение и осталась резко отличающейся от всех остальных. Я согласился с Толиком, но заметил, что прецедент — «опасный».

Каждый раз, когда рабочий обращает внимание на резкое изменение нормы, низовая администрация ссылается на то, что от нее это не зависит. А администрация повыше (скажем, начальник цеха, если дело до него дошло) указывает, что «вы только на заниженные нормы обращаете внимание, а о завышенных помалкиваете!». (Ну, в общем-то так и есть).

И вот, заглянув нынче в маршрутную карту на те самые лицевые панели, на которых разыгралась «заморочка» с отверстиями 1,5 мм, наш «Бугор» обнаружил, что штамповка на ПКР одной детали вместо 35 коп.     стала оплачиваться... 21 коп.! Тут было от чего забить тревогу. Для штамповки этой панели, одной из самых крупногабаритных и одновременно сложных деталей, проходящих через мой станок, нужно установить 12 штампов. Сложная конфигурация штамповки, большое окно, вырубаемое комбинацией ударов по его периметру — всего без малого 180 ударов... Чему и соответствуют норматив на штамповку одной детали (свыше 30 мин.) и расценка (35 коп.; напоминаю, 0,2 коп. = 1 удар).

Из каких же соображений норма именно на эти панели срезана почти вдвое? Уж не в качестве ли «компенсации» за тот выигрыш, что мы имеем на них, замещая штамповкой трудоемкое сверление 1,5 мм отверстий?!     [См. выше. — А. А.]. Так или иначе, удар по бригадному бюджету очень чувствительный.

Такие нарушения рутинного порядка, состоящего в более или менее пропорциональном ужесточении всех норм (или определенных категорий норм), обычно приводят к производственным конфликтам. Что-то вроде конфликта возникло и здесь...

В самом деле. Никаких технических нововведений на ПКР, которые оправдывали бы такой пересмотр нормы, не было. Напротив, в силу ухудшившегося состояния станка, затраты времени на штамповку и наладку увеличились, а вовсе не сократились. Даже хронометража за последние два года не было... Так где же справедливость?!

Но «высшей справедливостью» признается общая плановая тенденция повышения показателя производительности труда, а стало быть — и пересмотра норм. А отдельные, частные ошибки, конечно, можно поправить «потом», когда-нибудь... А пока — работайте! Концов тут не найти, понимает и А. С. (на которого легла тяжесть всех переговоров с начальством). Понимаю это и я (которому пришлось бы самому конфликтовать, будь я не в бригаде, а индивидуальным сдельщиком). В процессе разбирательства выясняется, что нынче расценку срезали до 21 коп. вовсе не с 35, а с 24 коп. (так сказать «нормальное». Выходит, в полтора раза резанули еще в прошлом году, а бригадир не обратил внимания. Конечно, это его «прокол»… Но теперь предмет спора отодвигается уже куда-то в далекое прошлое, а это — вообще непоправимо.

Станок в последнее время стал чаще барахлить (разумеется, состояние оборудования нормированием в расчет не берется, да и не должно браться, пожалуй). Наши «халтуры» (партизанщину) прямо из-под рук выхватывает и оформляет как «свои» рационализаторские предложения технологическая служба [см. выше. — А. А.]. Эдак не только отдельные работы, а работа на ПКР в целом станет невыгодной для бригады! «И то, скажите спасибо, что человек на этом станке работает, — говорит А. С. начальнику цеха. — А если уйдет, что делать будете?!».

(В самом деле, те недели, когда, в мое отсутствие, ПКР приходилось налаживать самому бригадиру, он, по его выражению, «прогорал». Я удобен для бригады как специалист по этому оборудованию, приносящий пока скорее «приварок» в бригадный котел, чем черпающий из него лишнее. Но эдак от приварка скоро ничего не останется...). Так или иначе, все наши протесты ушли в песок.

Но если так необоснованно урезана норма штамповки на лицевую панель, то что мешает сделать то же самое и для остальных весомых обозначений номенклатуры, проходящей через ПКР? А если даже и не для «весомых»? Тут важен прецедент нарушения прежнего, хотя и ложного, но устоявшегося принципа, согласно которому нормы, пусть неадекватные, ежегодно пропорционально урезаются на 10 процентов, и не более. Эту мою логику А. С. поначалу не вполне приемлет. Когда с 35 коп. режут до 24 или 21 коп. и в итоге (на 130 панелях) мы теряем 20 руб. — это «зарез»! А когда с 2 коп. до 1 коп., и в итоге (на 180 деталях другого обозначения) теряем «всего» 2 руб., — это вроде и не так страшно... Но потом бригадир соглашается со мной.

(Да откуда-то еще взялась норма на наладку — 40 мин., вместо 70; выходит, и это наше «социальное завоевание» под угрозой!)

Бригадир снова выясняет отношения с начальником цеха. Но все опять уходит в песок.

Пока я в бригаде и хорошо делаю свою работу, так что нет оснований снижать мне личное задание, у бригадира голова об этом должна болеть больше, чем у меня. Ему выкручиваться, чтобы свести концы с концами и выполнить бригадный план в рублях. Но повторяю, если бы я был индивидуальным сдельщиком, мне впору было бы либо скандалить вразнос, либо тихо увольняться.

А. С. собирается еще побороться, что-то вспоминает и про «прессу», и про партийное собрание (где бы поднять этот вопрос). Но и без надежд.

Договариваемся с Толиком, чтобы впредь маршрутные карты проходили также и через меня. Ведь я скорее угляжу необоснованные изменения нормативов на своем станке. Прошу мастера Гошу С. дать мне список всех обозначений деталей, обрабатываемых на ПКР. С этим списком в руках можно запросить сведения о нормативах сразу по целой группе обозначений и сопоставить с имеющимися у меня записями о количестве ударов для каждого.

Правда, администрацию такой запрос явно раздражит... Но все же это лучше, чем возникать по каждому конкретному случаю, да когда уже и деталь на станке. Мастер Гоша, относящийся к нашей с А. С. заботе сочувственно, но и вынужденный соблюдать нейтралитет в беседах с вышестоящим начальством, частично мою просьбу уже выполнил. Вообще, этот «сюжет» на моем станке, как видно, находится еще только в начальной стадии... Такова наша вторая апрельская заморочка.

 11 марок и 24 гнезда

 Если рабочему нужна какая-то оснастка, обозначенная в техпроцессе, он идет в инструментальную кладовую и берет соответствующее приспособление, оставляя взамен металлический жетон (вроде гардеробного номерка), на котором вытиснен его рабочий номер. Этот жетон называется маркой. Оснастку берут — «на марку». Это своего рода «валюта» в обращении (между рабочим и инструментальной кладовой).

Пока я был обычным слесарем-сдельщиком, мне хватало пяти марок. С возвращением на ПКР в конце 1983 г., мне было выдано еще шесть, итого — 11. Дело в том, что некоторые из деталей, обрабатываемых на ПКР, требуют одновременно до 12 штампов (пакетов пробивного инструмента). А каждый штамп можно получить только за отдельную марку. Но надо сказать, что до самого последнего времени я пользовался этими марками не так уж часто...

Вообще, у всякого слесаря есть свой запас сверл, метчиков, разверток и прочего универсального инструмента в верстаке. Нет подходящего у тебя — можно взять у товарища. В кладовую обращаются в основном за кондукторами и т. п. необходимыми специально для выпуска данной детали приспособлениями. В конечном счете, главный источник приобретения того или иного инструмента в полное личное распоряжение —та же кладовая. А за десяток лет чего только можно у себя не накопить!

В первое время своей работы на ПКР Серега (1982 г.), пользовавшийся по инерции (после меня) доверием кладовщицы, сумел скопить свой подручный фонд, за который ни перед кем не надо отчитываться. В итоге, полки инструментальной кладовой несколько оскудели, зато в верстаке у Сереги всегда лежали расхожие (а иногда и не очень расхожие!) пакеты оснастки для ПКР. А иные, самые употребительные, — так даже из станка месяцами можно не вынимать.

Кое-что из этого запаса было переломано Серегой или его подручным (а еще раньше — и мною). Но, как правило, из 5-6 штампов, необходимых для какой-нибудь детали, в кладовой приходилось спрашивать от силы один-два. Этот потаенный склад оснастки достался мне от Сереги в наследство, когда я вновь приступил к работе на ПКР в декабре 1983 г. С таким «загашником» очень было удобно...

Зарубившийся или затупившийся пробивной инструмент надо периодически шлифовать. У меня давно сложились дружеские отношения с Володей З., который работает в инструментальной группе заточником, но владеет и плоской шлифовкой. И тот при необходимости, без задержки, шлифовал для меня матрицы и пуансоны (без всяких согласований со своим начальством). [В. З. — повременщик. — А. А.]. Так что ни у кого больше об этом голова не болела.

Кладовщица Фаина шуровать по своим полкам меня теперь уже, конечно, не пускала (Серега в свое время подорвал кредит доверия). Так что пополнять потайной фонд я уже не мог. Зато пользовался тем, что в нем было. Я не спрашивал в кладовой того, чего там нет (а есть у меня!), или даже у меня нет (но нет и там; значит, надо искать выход из положения, без шума). Поэтому наш «склад» (о котором кладовщица, может, и подозревала) не вызывал нареканий, а, напротив, всех устраивал. Наиболее ходовые штампы (диаметры 3,6; 4,2; 6; 8; 10 мм) вынимались мною из станка только для того, чтобы их подточить. <...> Что существенно ускоряло наладку.

<...> Были у такой практики и свои издержки. Еще Серегой был заведен «порядок» (и я, каюсь, не стал от него отказываться) — не обращать внимания на то, для какой толщины материала предназначен инструмент. Один и тот же диаметр, скажем, 2,5 мм, должен иметь разный зазор вхождения пуансона в матрицу, в случае пробивки миллиметрового либо двухмиллиметрового листа, т. е. это — разные штампы! Разница не настолько велика, чтобы нельзя было брать любой или использовать тот, который уже загружен в станок. При пробивке «не своим» штампом будет «градок» побольше... Но это не беда: все равно шабрить! Да порой и не было выбора. Если вырубной пакет для толщины материала 1 мм сломан, то поневоле возьмешь похожий (скажем, для толщины 2 мм).    

Так или иначе, в течение всего 1984 г. ни у мастера, ни у бригадира, ни у технолога, ни у кладовщицы не возникало проблем с ПКР. Наладчик-штамповщик (т. е. я) всегда находил выход из положения, если чего не хватало. И дело не стояло. Кое-что было «не по правилам», но дело шло. И, по общему мнению, весьма успешно. Пока вдруг в апреле 1985 г. не началась «заморочка» с поломкой инструмента, в которой надо было искать виноватых. Не могу сказать, что я такой уж аккуратист в работе на станке, но во всяком случае подкачать солидола в систему смазки не забуду... Не спарив пуансона с матрицей, я им не ударю... Если нужно заточить инструмент, схожу к Володе... «Аккуратистом» до фанатизма я был в период освоения ПКР в 1980-1981 гг.; координатную систему, с ее «генеральной линейкой», я, перед тем, как сдать станок Сереге, так отладил, что с тех пор ни разу регулировка не понадобилась!

Но тут вдруг большие пуансоны начали зарубаться так, словно не спарены с матрицей. А маленькие пуансоны — так и просто пошли ломаться (о диаметре 1,5 мм я уже говорил; но и другие тоже). Пока я мог хоть в какой-то степени упрекнуть в этих мелких авариях себя самого, я это терпел. Но в апреле ситуация вышла из-под моего контроля. И из потаенного фонда несколько ходовых штампов выведены из строя... И в кладовую, чтобы выручить свою марку, приходилось «для отчета» носить обломки пуансона.

Еще в начале этого года (если не раньше) я обратил внимание, что не все в порядке с механической частью станка. В частности, с фиксацией револьверной головки, и особенно ее нижнего диска. В револьверной головке — два диска, верхний и нижний, и в каждом — по 24 гнезда (под номерами). В каждую пару гнезд загружается свой комплект пробивного инструмента (в верхнем диске — пуансон, в нижнем — матрица). Понятно, что если диски револьверной головки плохо фиксируются в каком-либо из 24-х заданных положений, то пуансон при ударе попадает не точно в отверстие матрицы, а может угодить по краю этого отверстия. А фиксация дисков зависит от двух металлических пальцев и 48 втулок, куда им (пальцам) положено заскакивать.

Пальцы истираются (но это не беда, можно их заменить!). Хуже то, что и втулки разнашиваются. Да к тому же — неравномерно: одним пришлось «потрудиться» больше, другим меньше. И вот возникает в этих фиксированных положениях люфт, да такой, что и наощупь, и на глаз видно.    

Начиная с конца прошлого года приходилось время от времени вызывать цеховых ремонтников, которые заменяли то палец, то лопнувшую пружину (заталкивающую этот палец во втулки диска), а иногда... растачивали какую-нибудь из втулок (чтобы новый палец в нее влезал).     Отчего, понятно, люфт в конечном счете не уменьшится, а скорее увеличится... Все эти лоскутные меры к добру не вели. В итоге сложилась ситуация, при которой в любую минуту можно ждать аварии.

(Эти неприятности можно устранить радикально, и известно — как, но станку уже два года как откладывают плановый ремонт.)

Еще с лицевыми панелями (о которых шла речь выше) я отработал без чрезвычайных происшествий. А когда стал прорубать более толстые, двухмиллиметровые стальные листы, то один за другим «зарубил» два больших штампа (да не чуть-чуть, а так, что должно было бы полететь предохранительное кольцо ударного устройства станка, когда бы наши ремонтники его три года назад не заменили таким «жучком», что прочнее самого по себе ударного устройства).

В общем состояние оборудования — заведомо «аварийное», опасное, нетерпимое. Я немедленно вызвал старшего мастера Н. Я., начальника инструментальной группы В. В., старшего механика Н. Ш. и предоставил им выяснять отношения между собой [Н. Ярош, В. Васильев, Н. Шахматов. — А. А.].    

Старший мастер, увидев люфты револьверной головки, сказал, что дальше работать нельзя. Механик — что в паре гнезд ремонтники люфты уменьшат, а вообще работать можно (ему лишь бы все втулки не перебирать!). А нач. инструментальной группы, поколебавшись, на чей счет списать поломку инструмента, заявил, что пуансон зарубается потому, что плохо (мною!) спарен с матрицей, и вообще — якобы не отшлифован как положено.

Такие «консилиумы» у ПКР, по моему настоянию, собирались в течение апреля несколько раз.

Мой бригадир А. С. заметил, что, кстати, и пуансонодержатели в своих гнездах уже люфтят (это посерьезнее втулок!). Зам. нач. цеха Ю. М. [Ю. Малков. — А. А.], самолично занимавшийся освоением ПКР с программным управлением и лучше других разбирающийся в станках этого типа, заявил, что нужен срочный ремонт, и не профилактический, а капитальный! Но останавливать мой ПКР сейчас нельзя — цеховая программа затрещит!

Когда дело дошло до начальника цеха А. К. (он назначен в конце прошлого года, на смену А. Д.) , тот безапелляционно заявил, что спаривать пуансоны с матрицами надо — через марлю, и тогда все будет в порядке.     А. С. заметил: чепуха все это, ищут, как на рабочего свалить. Спаривать «через марлю» (чтобы пуансон фиксировался точно по центру матричного отверстия) — оно, конечно, неплохо... Но ведь не тогда же, когда сам диск револьверной головки вместе с матрицами гуляет, разболтанный.    

С тех пор нач. цеха зачастил к моему станку, беспокоясь и за программу, и за оснастку. Он добивался от меня, как человека, «лучше всех знающего станок», чтобы я подсказал, что делать. Но раздражался от напоминаний о давно просроченном ремонте. В конце концов, на очередной его вопрос о причинах неполадок, я назвал уже не техническую, а организационную: что-де «много у нас в цехе бездельников», в том числе «отчасти, уж извините, и Вы сами»! Нач. цеха принял это замечание близко к сердцу. Перестал, было, «советоваться», но потом возобновил.

Был момент, когда зам. нач. цеха Ю. М. легкомысленно предложил мне самому перебрать станок (он-де ремонтникам не доверяет). Я ответил, что тоже доверия к ним не питаю, но для того, чтобы я этим занялся, нужно меня, как минимум на неделю, приказом перевести в ремонтники (и то — с моего согласия). Ю. М. тут же увял.

(А ремонтникам сейчас и без ПКР хватает работы. Вместо профилактического ремонта оборудования, они готовят очередную перепланировку участка: все токарные станки переносят на новое место, чтобы освободить пространство для «аквариума» — конторы участка посреди пролета, со стеклянными стенами. Борьба за цеховой дизайн!)

<...> В общем, к концу апреля административные страсти вокруг ПКР разгорелись почти как в августе 1982 г., в период моей «забастовки» и «штрейкбрехерства» Сереги. С той лишь разницей, что, будучи теперь сдельщиком, я: служебных записок больше не пишу; от работы на не вполне исправном оборудовании не отказываюсь; и даже — демонстративно — спариваю пуансоны с матрицами «через марлю» (это в разболтанных-то дисках!).

Общий рисунок ситуации таков: выкручивайтесь как хотите, пренебрегая любыми правилами эксплуатации оборудования; но если какое-нибудь ЧП, то за нарушение этих правил спросят с вас же... Пока можно рассчитывать на отсутствие ЧП, такая логика для рабочего приемлема.& Но тут уж и мой бригадир сказал: «Хватит, довыкручивались!».

Я предложил бригадиру А. С. следующие меры:

1) Вернуть в кладовую наш потаенный фонд инструмента. Он здорово выручал нас раньше, но теперь становится обузой. Раньше вся шлифовка пуансонов и матриц держалась на моих дружеских отношениях с Володей З. Но теперь, когда требуют, чтобы я чуть не через каждые сто ударов носил их шлифовать, это уже не проходит. Не говоря уж о том, что некоторые матрицы после периодической шлифовки настолько «понизились», а пуансоны — «укоротились», что мне их и с подкладками в станке не выставить.

Да и пользоваться вырубными пакетами, рассчитанными на одну толщину материала, для другой толщины, как мы делали до сих пор, становится все более рискованно. Того гляди, и в этом нас обвинят, лишь бы не возиться с люфтами револьверной головки.

Скрепя сердце, Толик согласился расстаться с нашим «загашником».

2) Станок, конечно, надо ремонтировать. Похоже, начальство это все же осознало. Но без присмотра — ремонтники его совсем угробят. Как бы сделать так, чтобы меня к этому ремонту подключить, не в ущерб бригаде? «А освоение смежной специальности?» — заметил бригадир. — «Правильно, — сказал я. — Сереге был в свое время присвоен разряд штамповщика. А у меня, между прочим, этого разряда нет!». — «Вот и перевести тебя на 3 месяца в стажеры, с оплатой по среднему, я давно об этом думал», — сказал бригадир. — «Пожалуйста!».

(«Вот только кого же мне в учителя назначат, небось — тебя...» — усмехнулся я; а ведь и у него квалификации штамповщика нет!)

3) А пока суть да дело, раз пошла такая карусель, будем работать по правилам! Больше уже ничего не остается.

Пробивной инструмент — только согласно техпроцессу! Нет нужного в кладовой — ищите выход сами! Хотите, чтобы я взял тот, какой не положено по технологии — пишите на маршрутной карте «разрешение». Ни одного не отшлифованного пуансона из кладовой в работу не брать. Это вам ведь не сверло подточить... Есть на то инструментальная группа. Затупился пуансон — возвращаю в кладовую, хоть посреди партии. Давайте, поворачивайтесь, коли надо «аварийно»! Перспектива не из лучших. Работа «по правилам» чревата... Ею, кстати, можно вообще застопорить производство. Но иного выхода сейчас нет, согласился мой бригадир...

 Ремарка: работа «по правилам» как форма забастовки.

Вообще говоря, работа «по правилам» — это одна из оригинальных, специфически «советских» форм рабочей забастовки. Ее целью обычно является — заставить администрацию, привыкшую переваливать ответственность за брак, поломки оборудования, невыполнение программы на рабочих, самой «пошевелиться», считаясь с конкретными требованиями исполнителей (будь то проведение необходимых оргтехмероприятий, улучшение условий труда, увеличение зарплаты и т. д.). <…>. (Май 2003).

 ...Так началась «новая жизнь». В инструментальной кладовой меня благодарили за пополнение их полок. Я благородно (хоть и в сердцах!) поставил шифр 03 («небрежность рабочего») на браковочной ведомости одного из поломанных, кажется, еще Серегой, пуансонов (пускай сделают начет, зато уж больше без акта ни одного сломанного со станка не сниму!).

Выручив из кладовой свои 11 марок, я затребовал по-новой то, что нужно для штамповки очередной детали. Чего не оказалось — заменил некондиционным, но — по указанию технолога. Взял пуансон размером 1,9 мм (согласно техпроцессу) и, спарив его через марлю, обнаружил на пятой детали, что он затупился. Отдал мастеру — давайте шлифуйте (раньше такой диаметр и сам шлифанул бы на точильном камне, но — не положено!).

Володе З., к которому мой пуансон попал теперь уже по официальным каналам, не повезло. «Иголочка» — тонкая, и сломалась у него под абразивом. Принесли замену («дубликат»), правда, уже не цельнометаллический, а сборный. (На эти 40 минут, чтобы не сидеть без дела, я подключился к слесарной работе в бригаде...).

Еще через пять деталей новый пуансон (спаренный опять же через марлю!) чуть зарубился. Мастер взвыл: может, сами отнесете на шлифовку? Да не мое это дело... Отдал пуансон в кладовую, спросил там: «Нет ли у вас запасного, пока этот подправляют? А то деталь — аварийная!». Увы, запасного нет. Ну, тогда обеспечьте шлифовку. Согласно «правилам», из кладовой переправили тому же Володе. Через полчаса он принес мне отшлифованный пуансон.

Еще пара сотен ударов, и снова надо шлифовать! Я чуть было не плюнул, сколько же можно простаивать... Но, к счастью, выдержал характер и снова отдал в инструментальную группу. «К счастью», потому что благополучно спаренный с матрицей, хорошо отшлифованный пуансон сломался на пятидесятом, примерно, ударе.

Я не стал вытаскивать обломок из заготовки, чтобы видно было: пуансон не успел зарубиться! Предупредив мастера, взял у А. С. слесарную работу, все ожидая, что у ПКР соберется «консилиум». Но что-то не спешат (стыдно им, что ли?). Производство застопорилось. Завтра, 4 мая — очередной субботник (в честь Победы). По-видимому, мой пресс на нем не вздрогнет. Разве что, предложат налаживать какое-нибудь другое срочное обозначение, т. е. «разрывать партию». Так иногда бывает в периоды штурмов. Затыкают маленькую дырку в производственной программе, но влезают в еще большую, стабильную дыру. Вот такова наша третья апрельская заморочка.

 * * *

...И все-таки мы с «Бугром» (бригадиром) с надеждой смотрим в будущее. «Не бери в голову!» — говорит он мне. Да я и не беру: «Прорвемся»!

(Записано 2-3.05.1985)

 (окончание следует)