ВБР
Глава из романа "Лестница на шкаф"

"Собирались лодыри на урок,
А попали лодыри на каток". Самуил Маршак

"И сказал Господь Самуилу:
вот, Я сделаю дело в Израиле, о котором кто услышит,
у того зазвенит в обоих ушах". 1-я Книга Царств, 3:11 

"…и жид полезет на крепость". Гоголь, "Игроки"

 I. Зима. Вред

"Унылый дождь стоит в оконной раме,
Смывая с бытия за часом час".
Вивальди. "Времена года. Зима", пер. А.Бродского

1

 Зимний дождь заливал летное поле. Через мутный зарешеченный иллюминатор Илья видел вдали желтовато мерцающий купол аэровокзала – как перевернутая плошка со светящимся жиром. Поле окаймляли странные деревья с толстыми чешуйчатыми стволами и метелками наверху – сразу напомнившие детство при печке, скитания на санках в снежной пустыне, тихое собирательство в заплечный альбом, зубчатые квадратики давно исчезнувших диковинных стран…

Ровный механический голос возник с потолка: "Дорогие товы и временно допущенные посетители страны! Наш ледокрыл без огрехов произвел посадку в аэропорту "Френкелево" столицы Ближне-Восточной Республики городе – вечном герое Лазария. ("Голос железный, а женский. Баба каркает", – догадался Илья.) Местное время – третья стража, первый обход. День от Бани второй, канун девятого поста. Погода за бортом – дождь. Пожалуйста, оставайтесь на своих местах до полной остановки завода пружины и завершения предварительного осмотра. Просим всех положить руки на подлокотники ладонями вверх и не залупаться!"

Народ вокруг, улыбаясь – долетели, спасибо, не грохнулись икаркой, вспомнить только болтанку, когда в облаках прорубались, тянули до посадочных огней, – зааплодировал, завозился в креслах, освобождаясь от пут. Илья прикрыл глаза, дважды прочитал про себя, шевеля губами, "Слышь…", и – что ж, будь по-вашему, – отстегнул ремни и послушно положил руки ладонями вверх на истертые плюшевые подлокотники.

Из стен плавно и торжественно, вызывая щемящее ощущение сопричастности, единения, нежной надежды – эх, слезы да мурашки! – зазвучала старозаветная музыка: "Мы дивный новый мир построим – в колонну по пять Лазарь поведет…" Прибыли. Впрямь. Расступились воды небесные. Ааропорт! Страна Из. Ближний свет. Попал в молоко и мед. Точняк-медуяк, кудык вывел Изход…

Крепкий смуглый местный чиновник, Смотрящий, – уже двигался по проходу, позвякивая шпорами на "пархарях" гармошкой. Был он по-зимнему – в пятнистом комбинезоне, шерстяной берет-шестиклинка засунут под погон, тяжелый штурмовой "бергер" – раструбом вниз через плечо. На шее шарф с вышивкой "За взятие Храмовых высот".

Ого-го, ерусалимский кавалерист, значит, иго-го, из Дикой Пароконной, а сколько ж их уцелело, меченных, раз-два и обчелся, горстка отважных, душ семьдесят, мясорубка жуткая, историческая, в Садах Иссахаровых, на Шестом Форте, сами полегли и тем ни пяди, постойте, батюшки, но это когда было-то, сколько йот тому назад… отцовский башлык донашивает, должно быть... у них это так, чтят…

Смотрящий остановился возле Ильи, тряхнул рыжим чубом и уставился на него пронзительно:

– Ну? Прискакал уже?

– Да, – кивнул Илья и добавил на местном: – Таки.

– Уже я вижу, хвала Лазарю, – процедил Смотрящий, буровя Илью темным глазом. К прикладу "бергера" у него синей изолентой были примотаны два пластмассовых рожка-магазина, а сам стрелковый прибор еще недавно был, видимо, укутан портянками для сохранности – попахивало.

– А чона к нам – подхарчиться ночами? Продотрядовец?

– Да нет, на симпозиум я.

– А-а, на тот самый сиппозиум, – внезапно ухмыльнулся, сверкнув железной фиксой, чиновник и выразительно прищелкнул себя по кадыку. – Вот что нас губит! Пришелец, стало быть, вы, выходит, в нашей обители. Временно допущенный, "вред"…

Он состроил серьезную физиономию, канун поста все же, шаркнул сапогом со шпорою: – Рады приветствовать вас на святой земле Республики, родной и любимой! Желаю хорошо погужеваться! Полную цалахат ацлаха вам, с верхом!

"Тарелку удачи", перевел себе Илья, подивившись – понимаю дикие эти звуки, не зря зубрил.

Тушечница болталась у Смотрящего на ремне, в планшете нашелся набор игл. Грубой толстой иголкой, обмокнутой в красную тушь, он быстро и ловко – Илья и ахнуть не успел – выколол на левом запястье Ильи слово "вред", и рядом номер – пяток цифр (какая-то постоянная?). Подмигнул: "Держи пять!" и двинулся дальше, цокая подковками и цепко осматривая прилетевшую массу:

– Проверка на вшивость, шмокодявки недорезанные! Ваш мандат, пожалуйста. Благодарствую. А ты чего на нем вареный такой? И уши опущены… Ты кто таков будешь? Где там сбоку написано? А-а… Откуда? Всюду жизнь, в лаг, везде белок… О-о, кого я вижу, посыпь меня пеплом – корову рыжу! – лейб-эскадронски окая, радостно заголосил Смотрящий, раскидывая руки. – С задания? Ну как, на ять, прописал ижицу? Ускребся? И то… Но стекло натолок? А консерву вздул? Ой, вечный герой! Ну все, лаг, сверли дырочку…

Механический голос, идущий отовсюду, молвил:

– Дорогие товы! Будьте добры, на выход! И, если не затруднит, – с вещами!

Воздухоплаватели стали выбираться из тесных кресел и скапливаться в узком проходе. Какие там вещи, всё в багажнике. Просто фигура речи – мол, возврата нет, ребята, приплыли в Сяксюда, как насвистывал, бывало, рядовой Ким в осажденной хлеборезке.

– Помните о руках! – заботливо предупредил голос.

"Странность у них тут какая-то очевидная, долбанутость, – хмуро думал Илья, дисциплинированно выстроившись в затылок, руки держа как сказано – перед собой, ладонями вверх – и мелкими шажками продвигаясь к выходу. – Нумератора элементарного на батарейках не завели, вручную колют… Иголка, несомненно, ржавая, грязная. Рука теперь безусловно распухнет. Вот номер – я чуть не помер!" Он посмотрел на руку. И криво вдобавок. Не говоря о том, что считывать нечего – вульгарная цифирь, сразу в глаза кидается, как купола промеж лопаток. Это вот когда машиной по тебе выкалывают, с завитушками – поди распознай текст и масть! "Ла-адно, брат, – усмехнулся Илья. – Скажи еще спасибо, что знак "Г" на щеке не выжгли, как прежде наинизшим. Хуже другое – мобильник вдруг как назло не пашет, разрядился, верно…"

Он, плюнув на требования механической бабы, вольно опустил правую руку и потыкал в кнопки висящего на поясе аппаратика – набрал номер своей кафедры, оставить условное сообщение коллеге Савельичу, что дух в ажуре, долетел нормально ("Свершилось!") – однако, увы, и к уху подносить не стоило, ничего путного – жужжание сплошное раздражающее, посторонние шумы кабыкали: "если", "еслить", "еслинно"… Стюард-баландер пихнул его сзади под коленки своей гремящей металлической тележкой на колесиках с грудой вылизанных за полет мисок, рыкнул: "Нуте-с! Пошел!" Илья молча посторонился.

Рыжий конопатый Смотрящий, притоптывая сапожками, стоял возле люка и для порядка выборочно оделял выходящих бедолаг тычками и щелбанами.

– Саечку, в лаг, за испуг! – хрипел он счастливо, и за версту несло от него чесночным вином. Илью тоже звезданул прикладом пониже спины: – Шевелись, вредятина! И грабки не распускай!

Вот непонятно было, как к эдакому отнестись – вежливо изумиться, отползти смиренно? Или же ожечь взглядом, выкрикнуть местное проклятие: "Да будешь ты иметь бледный вид!"? Коллега Савельич, скажем, не стерпел бы урона чести (он горяч), пригрозил бы дуэлью а-ля Николай Соломоныч и Евгений Абрамыч… Ну, будем надеяться, что и так аукнется, боком выйдет... отольются ужо!

Через низкий люк в хвостовой части, пожимая плечами и почесывая собственную хвостовую часть, Илья спустился по шаткому наклонному трапу на землю, на мокрые бетонные плиты. Была ночь, третья стража, было в основном темно, кое-где лишь виднелись слабые огни аэропортовских строений. Шел дождь, оказавшийся неожиданно теплым. Принесший их огромный четырехкрылый "ковчег" лежал брюхом в лужах. Потемневший мореный гофер корпуса, обледенелые тяжелые слюдяные крылья – Илья мимоходом потрогал – склеено с душой, на совесть. Народ кучковался вокруг, норовя забиться под крыло.

Илья подставил ладонь под капли дождя. Попробовал их на вкус – солоноватые, немного ржавчиной отдающие – и немудрено, коли вдуматься – место то еще, с Крыши течет. Итак, я здесь. Донесло. Наступает привычный этап – сейчас встретят в аэропортовской зале с табличкой-плакатиком "Илья Борисович сякой-то", самому не перепутать бы, подхватят под руки, отвезут в отель, на постоялый двор со старинными окнами, всучат распечатанную программку выступлений плюс пластиковую карточку участника с моим запечатленным ликом в сбитом на ухо картузе – задумчиво грызу дужку очков перед грифельной доской, испещренной знаками (фотку с кафедрального сайта сняли), пожелают здравствовать, почтительно откланяются, и тут уже легко поздно отужинать – и спать… Да, да, в постель, под хруст простынь, на одр сна, храпака, а завтра поутру – в рутинную симпозиумную канитель, докладать… Кстати, добытые трудом данные коллеги Савельича не забыть бы зачитать во первых строках, не то осердится старче, возопит, хотя точность, право же, мало-мало неоптимальна, где-то так примерно 235-238, экий разброс, да проследить, чтобы график на экране вышел как положено – вверх ногами, и потом сразу емелей цидулю скинуть на Кафедру за печку, чтоб поспели готовальню оттаранить на кузню… И главное, обязательно отлить в своем выступлении, так прямо и сказать им, охнарям несмышленым, что в том случае, когда сциллардий с харибдием, накопленные рачительно (так называемое "достаточное количество"), будучи содвинуты на заветное расстояние, подвергнутся одновременной фермической обработке – цепняк спонтанно ушкварится и наступят кранты. Все встают, ахают и поют отходную...

В проеме люка мелькнула довольная рожа Смотрящего, и показался подталкиваемый, последний видимо, пассажир – мрачноватый старикан в черном бушлате, увешанном медалями непривычной формы – весь в нашивках за раненья и укусы. Разительно напоминающий "лесного брата" деда Филемона (лесной великан!), оберегателя Грибной Заимки, – только о двух ногах. Правда, при этом он сурово опирался подмышками на два сучковатых солдатских костыля. Да еще, сколько Илья мог разглядеть, был с железным носом. Старый опытнейший хрыч, повидавший! Ба-альшие батальоны... Неужто железный дубосек? А сколько ж их было, парилось там и тогда, в "огонь-воде"? Как на Кафедре учили запоминать: "Ежели из известного числа мучеников вычесть апостолов, то и получишь дубосеков". Довольно малая величина. Но вот же один из них, вживе, "железный клюв" не ниже второго ранга, и шапка меховая на нем с положенными двадцатью восьмью хвостами. Ранняя встреча, надо полагать… Они о чем-то оживленно беседовали со Смотрящим, причем хищноносый хрыч норовил сунуть тому – под нос, обыкновенный, мясистый – свой жилистый кукиш и даже грозно замахивался костылем, пока Смотрящий не спихнул его ногой по трапу – и старичок, гремя костыликами, полетел вниз – прискорбное зрелище! Илья сунулся было – помочь подняться, отряхнуться, – но заслужил от дедушки смачный плевок на ворот куртки, а на закуску отведал острого костыля в живот: "Кыш, вредоносец! Ручищи прочь вовсю!" – и отпрянул.

Разделавшись с дедушкой по-свойски и убедившись, что все выведены, Смотрящий трижды поднял сжатый кулак – как бы выжимая гирю, – возглашая резким гортанным голосом: "Лаг всеблаг!", – после чего захлопнул, лягнув ногой, люк и, игнорируя трап, ухнул с верхотуры "солдатиком", треснулся коленом о бетонку, взвыл, но тут же сорвал с плеча "бергер" и с озверелым лицом заорал:

– Сели все! Руки перед собой ладонями вверх! Замерли, уродоналы!

Он водил дулом, крутя трещотку автомата, и ствол светился красным – интересно!

– Сесть, я кому сказал, поцанва! – окающе надрывался Смотрящий. – Всех, в лаг, покрошу!

Не желая, естественно, связываться с оглашенным тяжеловооруженным чиновником, все присели – кто, кряхтя, на корточки, а кто – подстелив плащишко – прямо на бетон: ноги калачиком, спина выпрямлена, руки ладонями вверх, глаза полузакрыты. Поза повиновения.

"С головой у них тут в Республике не все гладко, угу, – задумчиво размышлял Илья, наблюдая за хаотическими перемещениями зеленой автоматной мушки. – Самое правильное было бы зажмуриться крепко, посапывая слегка – в храпящих не палят, по слухам…"

Взбалмошный Смотрящий внезапно кротко вздохнул, устало прислонился к кормовому колесу "ковчега" и заговорил с каким-то бывалым человеком, сидевшим, свесив ноги, внутри колеса, на ржавой лопасти, спасаясь от дождя:

– Здорово, Глеб… Ох, досталось досыта… Заездили. Доконали…

Говорил Смотрящий теперь очень мягко, чуть печально, и старинное аристократическое оканье проклевывалось все больше. И штаны у него были разорваны при приземлении.

– Нешто страшное стряслось, Сол? Об чем печаль? – спросил бывалый человек Глеб, сочувственно похлопывая его по плечу клешневатой рукой (два пальца, средний и указательный, были умело отстрелены, что значило – "подчиняюсь непослушанью").

– Да Мудрейшие совсем офонарели! Конем грозят… Осваивать, рекут, надобно – причем зряче. Тиресно, глядь. Душой сойти…

– Вот братцы Солнца и Луны! Ярилы ярэховы, кочегары ковчегов! Мудрят… А ты?

– Ну, возможно, я не совсем врубаюсь… и несколько, в лаг, уретрирую, га-га, но ведь это – жестокая триада – скакать, колоть, рубить? – Сол страдальчески поморщился, потирая мокрое грязное колено. – Вынужденно придется взять пальцами длинную палку с острым зазубренным оконечником и ткнуть в бегущее навстречу теплое, поеживающееся от ужаса (утверждается – вражье) тельце… Ведь он же вскрикнет!

Тут Смотрящий заметил поодаль какой-то непорядок, лишние движения и дико заорал, заокал:

– Пошто?! А поджопника хотца?!

Глеб, на что бывалый человек, а чуть не свалился с насеста, замахал руками.

– Боюсь показаться праотцам хлюпиком, – продолжал Смотрящий невозмутимо, – однако ж вот рассеканье вдоль и поперек и неизбежно сопутствующие жуткие звуки – когда огромная отточенная бритва, лихой клинок, смачно чавкая – чик-чак – курочит!.. У меня уже заранее стреляет в ухе… И самому ведь порезаться можно!

Славный ерусалимский кавалерист-непротивленец застонал, раскачиваясь, царапая шпорами по бетонке, легонький звон, молоточек во вратах:

– А ведь при этом еще надо сидеть верхом, удерживая равновесие, на несчастном животном, бить его ногой в живот узким острым загнутым носком сапога, рвать ему губы специальным устройством – кажется, удилами… Применять плеть… О, трензеля Лазаревы, как это все отвратно!

– Ссы не ссы, – философски заметил собеседник, – а последняя капля Иссы.

Вокруг Ильи тихо переговаривались сидящие на корточках людишки:

– Снова-здорово… Сколько ж организму можно сиднем сидеть… Весь извелся…

– Руки затекли…

– Раньше, при Моше, их Арон и Ор держали, шерстяные…

– Седер был! Служение! По струнке!

– А-а, дно одно… Наказано строго – подвозку ждать. Или пехом погонят?

– Весело ребятам бегать на морозце! – крякнул кто-то.

Из моросящего тумана вдруг бесшумно выдвинулось тупорылое неуклюжее нечто – махина на колесах, чудовищный грузовоз с железной клеткой вместо кузова. Что за напасть?

– Кича…

– Кича… Подкралась… – прошелестело в рядах.

Эге, подумал Илья, вот она какая. С виду самодвижущийся сундук сундуком, а плоскости зализаны, да еще сплошь в "чешуе". И каплевидность высокая.

– Кича, дорогие товы, причапала! – забеспокоились многие. – Линяем по-быстрому…

– И увидел народ, и задвигались.

– Да не… Прокатимся просто, лаг благ, с ветерком! На круги своя...

– На раскат-губу…

Смотрящий повесил автомат на грудь, отхлебнул из согретой за пазухой баклажки, покрутил головой и дал команду:

– Сигай со всеми!

Все кинулись как на абордаж – навалясь пузом, переваливались, перетекали через борт, сноровисто карабкались, подсаживая немощных, – лезли в клетку.

"Сарынь-абрамь на кичу", – раздраженно бормотал Илья, ему по ходу сшибли очки (сам потерял – теперь ищи), отдавили сапогом ладонь и сломали старательно отрощенный ноготь на мизинце.

– Легче, легче, ложкодыры! – прихлебывая из баклажки, командовал Смотрящий. – Потихоньку-полегоньку, лаг-лаг…

– Ишь вохрячит… – говорили в толпе.

– Боевой, порох, – бурчали одобрительно. – Веселый, потрох.

– Тут будешь… Тут как насмотришься за смену тех или иных – и смех, и грех.

– Тяжкий пост. Аразы, те самые, так и лезут извне в леток. Уйма! Как медом им намазано...

– Кто, простите, лезет? – заинтересовался Илья. Вылетело слово или ослышался?

– Ты – вред, что ли?

– Ну-у… видимо, да.

– Заметно. Понаехало на нашу нишу… Ты давай, вред, стой тесней, молча, не издавай звуков.

Водитель кичи в нелепом головном уборе – что-то вроде толстой теплой шапки с торчащими кверху ушами – высунулся из кабины:

– Набились?

Илья размышлял: "…на Кафедре в волшебном фонаре виды Республики когда всяко рассматривали – ушанка поражала несказанно. Чего она вдруг? Как на древних росписях во льду в Каменной Пади". А это не ушанка, это у него шлем такой, смекнул Илья вдохновенно, мыча под нос, – шлем, устройствами начиненный. От этого… от энкаскафандра… разреженность же на вышках… И на гравюрах Пу у него рога, а это не рога, а – антенны…

Смотрящий, подтянувшись на руках, залез в кабину, хлопнул дверцей. Кичман беззвучно дернулся, плавно развернулся – поехали. Набившийся в кузов охлос с каким-то мрачным удовлетворением выглядывал из-за решеток – вот и дома! С возвращеньицем! Железный дедок на костылях был тоже вознесен в стойло, где сейчас ворочался и пихался – вовсю! – советуя шелупони по-хорошему освободить ему заслуженное пространство, поскольку: "Да я три раза к аразам за зеленую загородку ходил, разорял ихо зимовье – один, без кумовья!"

Кича мягко покачивалась и, кажется, даже не разбрызгивала луж. По-над!.. Илья с опытной целью плюнул вниз – и то больший эффект – хотя бы лужа вздрогнула. "Тряска исключительно низка, – отметил он, держась за прутья в мокрой ржавчине, – едем, как на подушке. А вот на душе неспокойно. Дождь валит и закапывает в глаза. Как писал старинный пиит – и виждь… Да уж вижу, не зря в очках – чего-то у них тут как-то… Не все дома? Оторопь берет. А телефон, сотовик, ну-ка еще потыкаем, кажется, не разрядился, а просто сдох. Хотя и был вовремя накормлен. Затих навсегда. Вот тебе и "рады приветствовать, Глеб да Сол" – медоточивые речи! А сотовый сдох! Мобильно они, шустро… Важная деталь. Не-ет, в гостинице не сразу ужинать, а поначалу – в ванну, в горячую, и напустить пены хвойной, кедровой, и залезть по горло, и полежать, отмокая, поразмыслить. И шишку погрызть…"

Они долго крутили окольными путями, маневрируя между застывшими тушами летательных аппаратов. Видели серебристые сараи ангаров и людей в телогрейках, мокнущих у потухших сигнальных костров, вороша в них палками – клубней напекли заодно за баловством... Илье сначала даже показалось, что кича заблудилась, но вдали все ясней рисовались очертанья полусферы аэровокзала, она постепенно приближалась, росла, и, наконец, они остановились, уткнувшись в широкие каменные ступени. Сразу же Смотрящий-порох повыгонял всех из клетки (прыгали в дождь, толкаясь в спины), приказал немедля построиться в обязательную колонну по пять ("руки, сук-ки, перед собой ладонями вверх!"), бегал вдоль, стращал, бранился ("сукка будду!"), заставлял запевать в строю "Щи да кущи", потчевал пинками и обещал линьков – напоследях устал, натешился и махнул десницей с автоматом – да ступайте куда хотите, в мандалу…

Побрели по ступеням к толстым стеклянным дверям. Внезапно Сол, словно что-то вспомнив, догнал Илью и вцепился ему в рукав.

– Простите, что задерживаю вас… отрываю… Лазарем и Семью Мудрейшими… хочу просить, – забормотал Смотрящий дрожащим голосом. – Вы, я гляжу, очкаст… знак высшего знания… сапер ведра… отмечены. Совета бы… знаменья какого… просто подмигните или ущипните даже – многое станет ясным… Вот, садитесь, да прямо на ступеньку… я оботру…

Он криво усмехнулся, жалко блеснув железной фиксой:

– Ради всех Семи, скажите не тая: что ж, мы действительно лишь мох на валуне, том, что парит над морем черной пустоты? Так как же можно с этим знаньем жить?..

Обшлаг комбинезона у него задрался и была видна наколка на волосатой лапище: "ПППФ", что могло означать только одно: "Пламенный Привет от Погранцов Френкелева!" Илья молча рванул рукав, высвобождаясь, и влился в плетущуюся толпу. Оглянувшись, он увидел, что Сол, Смотрящий и Мятущийся, тяжело опустился на грязные ступени и спрятал лицо в ладони. Толпа обтекала его, спотыкаясь.

Прозрачные створки аэропортовских дверей почему-то не разошлись сами в стороны при приближении Ильи. Замешкавшись, он стоял и ждал, пока его грубо не двинули сзади: "Рук нет?"