Альберт Эйнштейн без определенного местожительства

(продолжение. Начало в №7/2016 и сл.)

«Удивительно деятельный народ наши евреи!»

В Палестине Эйнштейн провел двенадцать дней в феврале 1923 года, возвращаясь в Европу из поездки в Японию. Впечатления от увиденного в Святой Земле сохранились у него на всю жизнь.

Чайная церемония в Японии, 1923 год

Палестина в то время представляла собой не вполне оформившуюся в политическом смысле территорию. До Первой мировой войны она в течение четырех столетий являлась провинцией Османской империи. В 1922 году по решению Лиги наций Великобритании был выдан мандат на управление Палестиной. Правда, к приезду Эйнштейна мандат еще не действовал, он должен был вступить в силу в конце сентября 1923 года, но Верховный комиссар к началу года уже был назначен. Им стал Герберт Луис Сэмюэль (Herbert Louis Samuel, 1870-1963), впоследствии получивший титул лорда.

Если бы правителя Палестины выбирали специально к приезду Эйнштейна, то лучшей кандидатуры вряд ли можно было найти. Мало того, что утонченный аристократ-философ сэр Сэмюэль был евреем, он еще страстно интересовался теорией относительности, впоследствии много лет состоял в переписке с ее автором. Знаменитого гостя Верховный комиссар принимал как важного государственного чиновника с салютом у ворот своей резиденции.

Эйнштейны с Гербертом Сэмюэлем и Норманом Бентвичем

В дневнике, который Эйнштейн вел в течение всей поездки, Верховный комиссар Герберт Сэмюэль описан так:

«Английская форма. Высокое, разностороннее образование. Высокое жизненное кредо, смягченное юмором» [Копельман, 2010].

Чета Эйнштейнов добралась до резиденции Верховного комиссара в Иерусалиме в пятницу 2 февраля 1923 года. Альберт выглядел усталым, так как накануне из-за своего упрямства провел бессонную ночь: путешественник настоял, что от Порт Саида до города Лидда (современный израильский Лод) поедет в общем вагоне второго класса вместо предназначенного для него спального вагона [Clark, 1974 стр. 280].

Так как на следующий день отмечался шаббат, Эйнштейну и Герберту Сэмюэлю пришлось пешком гулять по Иерусалиму. Вид молящихся у Стены Плача евреев не впечатлил ученого. О них он написал в дневнике: «наши недалекие собратья громко молятся, лицом к стене, качаясь взад-вперед всем корпусом. Жалкое зрелище людей с прошлым без настоящего» [Копельман, 2010].

Религиозная жизнь совсем не привлекала автора теории относительности. В дневниковой записи от того же 3 февраля 1923 года он помечает: «Посещение бухарского еврейского квартала и мрачной синагоги, где верующие грязные евреи, молясь, ожидают конца шаббата» [Копельман, 2010].

Значительно большую симпатию у Эйнштейна вызывает его пражский знакомый Шмуэль Хуго Бергман (иногда пишут Сэмуэль, Schmuel Hugo Bergman, 1883-1975), у которого он вечером был в гостях. Бергмана он называет «первый пражский святой» за то, что тот в Иерусалиме «создает библиотеку при недостатке места и денег» [Копельман, 2010].

Эйнштейну нравились люди действия: строители, ремесленники, рабочие сельскохозяйственных кибуцев… В их созидательном труде он видел основу независимости и процветания евреев в пустынной и необжитой Палестине. Они опровергали его берлинский скепсис о неспособности соплеменников воссоздать национальное государство в земле, где когда-то стоял Иерусалимский Храм.

В еврейской школе сионистского поселения Ришон ле-Цион

Особенно привлекали убежденного социалиста идеи равенства, справедливости, которые царили среди приехавших осваивать новые земли. В понедельник 5 февраля Эйнштейн записывает в дневнике:

«Посещение двух еврейских строительных колоний на западе от Иерусалима, принадлежащих городу. Строительство ведется еврейским товариществом рабочих, в котором начальники избираются. Рабочие приезжают без специальных знаний и опыта, но вскоре начинают прекрасно работать. Начальники получают не большую зарплату, чем рабочие» [Копельман, 2010].

В реальной школе при Технионе, Хайфа

Сильное впечатление на ученого произвел строящийся практически на пустом месте Тель-Авив, основанный совсем недавно, в 1909 году. Теперь же, спустя четырнадцать лет после разметки участков для первых зданий, в городе действовала гимназия, завод строительных материалов, строилась первая в Палестине электростанция, на которую Пинхас Рутенберг (1878-1942) получил концессию от англичан как раз в том же 1923 году. Кроме этих объектов Эйнштейн посетил опытную сельскохозяйственную станцию, научные вечерние курсы доктора Чернявского и объединение инженеров, где ему вручили диплом и роскошную серебряную шкатулку. В дневнике от 8 февраля Альберт выразил свои чувства:

«Деятельность евреев за несколько лет в этом городе вызывает величайшее восхищение. Современный еврейский город вырос как из-под земли с оживленной хозяйственной и духовной жизнью. Удивительно деятельный народ наши евреи!» [Копельман, 2010 стр. 8 февраля]

Когда в городской ратуше Тель-Авива Эйнштейну вручали грамоту почетного гражданина города, он радовался больше, чем при аналогичном чествовании в Нью-Йорке.

На горе Кармель в Хайфе Эйнштейн 18 февраля посадил дерево

Самым значительным событием во время двенадцатидневного пребывания Эйнштейна на Святой Земле было, вне сомнений, символическое открытие Еврейского университета в Иерусалиме. Здание университета на горе Скопус еще не было готово, поэтому церемония проходила во временном помещении, защищавшем присутствующих от прямых лучей Солнца.

Для участия в этом историческом событии собрались знатные люди города, евреи, христиане, мусульмане… Присутствовали Верховный комиссар сэр Герберт Сэмюэль и Менахем Усышкин, председатель Еврейского национального фонда («Керен Каемет ле-Исраэль»), созданного для покупки земель в Палестине.

К половине пятого сотни людей сидели в импровизированном «актовом зале» будущего университета, в котором должен был выступать великий физик. Хелен Бентвич, жена генерального прокурора британской администрации в Палестине Нормана Бентвича (Norman Bentwich, 1883-1971), вспоминала:

«Многие, как и я, не могли утверждать, что понимают его теорию. Но мы все хотели слышать и видеть этого великого человека, вероятно, для того, чтобы в грядущие годы иметь возможность сказать, что мы слышали не только речь Эйнштейна о его теории, но также первую лекцию в Еврейском университете в Иерусалиме» [Bentwich, 1965 стр. 88-89].

Помещение было украшено сионистскими знаменами, у трибуны, заменявшей университетскую кафедру, стоял флаг Великобритании и портрет Верховного комиссара, а также сионистский флаг и портрет доктора Герцля. С потолка спускалось полотнище с надписью «Свет и учение» («Orah ve Torah») [Clark, 1974 стр. 281].

Менахем Усышкин был хорошо знаком с Эйнштейном, сопровождал его и Вейцмана в 1921 году в поездке по Америке. Представляя присутствующим великого физика, он, в частности, сказал:

«Три тысячи лет тому назад величайший сын нашего народа царь Соломон выстроил здесь Дом молитвы Богу Превечному и, освящая этот Дом, молил о том, чтобы этот Дом стал местом молитвы для всех народов. И сегодня мы молим о том, чтобы этот дом — дом Еврейского университета, который мы освящаем на горе Скопус, стал Домом Науки для всех народов. С того момента, как вы взойдете на эту кафедру, она станет нашей гордостью и святыней. Наш великий брат! Взойди же на это высокое место, которое ждало тебя две тысячи лет!» [Копельман, 2005 стр. 54].

Усышкин свое представление прочитал на иврите, после чего слово было предоставлено Эйнштейну. Вероятно, знаменитый ученый горько сожалел, что не выучил древнееврейский язык в мюнхенской гимназии, проявив, по его словам, «лень и легкомыслие» [Fölsing, 1995 стр. 607]. Тем не менее, хотя бы начало доклада Альберт собирался прочитать на иврите, в дневнике от 5 февраля он пишет:

«Я должен начать с приветствия на иврите, которое я читаю с большим трудом» [Копельман, 2010].

Вступление звучало возвышенно:

«Я счастлив выступать в этой земле, откуда Тора осветила мир, и в этом доме, который должен стать средоточием мудрости и науки для всех народов Востока» [Fölsing, 1995 стр. 607].

Скорее всего, Эйнштейн в последний момент скомкал вступление, и то, что он начал говорить на иврите, не было отражено в еврейской прессе, освещавшей ход его поездки по Палестине. Правда, Верховный комиссар отметил в своих записках, что докладчик сказал для проформы вводное предложение на иврите, который был, очевидно, ему чужд, а далее перешел на французский. Когда сравнительно короткое выступление закончилось, Эйнштейн повторил его по-немецки. Как бы то ни было, первые слова первой лекции в Еврейском университете были ивритские [Clark, 1974 стр. 281].

Как писал об этом выступлении выходящий в Берлине журнал «Га-олам», по окончании лекции публика устроила докладчику бурные овации. Собрание закрыл Верховный комиссар Герберт Сэмюэль, который поблагодарил профессора Эйнштейна за его труд ради человечества. Он сказал: «Это хороший знак для Еврейского университета, что его первую лекцию прочел самый мудрый знаток естественных наук в мире» [Копельман, 2005 стр. 86]. В дневнике от 7 февраля Альберт назвал приветственную речь Герберта Сэмюэля «довольно забавной» [Копельман, 2010].

«Семена, посеянные Герцлем и Вейцманом, чудесным образом проросли»

О выходе из Попечительного совета Эйнштейн предупреждал Вейцмана в ряде писем зимой и летом 1928 года. Эти слова не остались пустым звуком. Терпение ученого лопнуло, и в письме от 14 июня он написал, что решил в теперешней ситуации полностью отойти от всех дел, связанных с ЕУИ, хотя официально членом Совета он еще оставался. Через шесть дней ученый порвал и с этим руководящим органом и объявил о полной отставке.

Отношение к Еврейскому университету, в создание которого Эйнштейн вложил столько души, весьма характерно для этого бескомпромиссного идеалиста. Никакие тактические соображения не могли заставить его смириться с изменой той цели, которая ставилась изначально. Весьма похоже развивались отношения у великого физика с сионизмом.

В августе 1929 года Вейцман пригласил его выступить на Шестнадцатом сионистском конгрессе, который проходил в тот год в его родном Цюрихе. Альберт использовал любую возможность повидать детей, которые вместе с Милевой жили в этом городе. На вопрос Эдуарда, почему он приехал, отец ответил, что участвует в одной еврейской конференции, и добавил: «Я у них еврейский святой» [Clark, 1974 стр. 286]. Встреча с первой женой прошла мирно, время залечило старые раны. Старый Цюрих вызвал множество воспоминаний. На трамвае он добрался до своей первой квартиры по адресу Клосбахштрассе 87 (Klosbachstrasse 87) и поговорил с хозяйкой Стефанией Марквальдер (Stephanie Markwalder), у которой снимал комнату в студенческое время. С ее дочкой Сусанной, учительницей начальной школы, он музицировал вечерами, играя на скрипке Моцарта, а она аккомпанировала ему на фортепьяно [Seelig, 1954 стр. 41-42].

Милева Эйнштейн

Свою бывшую хозяйку Альберт попросил не рассказывать никому о его визите, так как он «не хотел играть роль великого человека» [Seelig, 1954 стр. 40-41]. Нахлынули воспоминания, он даже нашел киоск, где покупал дешевые сигареты, когда экономил каждый сантим.

Но за ностальгическими воспоминаниями и душевными встречами с прошлым нельзя было забывать и цели поездки в Цюрих. Вейцман уговорил его выступить на Сионистском конгрессе, так как знал, что появление на трибуне великого физика сразу поднимет статус выступлений, вдохновит добровольных помощников сионистского движения и, в конечном счете, увеличит поток денег в кассу Всемирной сионистской организации. Так и получилось.

В день открытия Конгресса, в воскресенье 11 августа 1929 года, выступали знаменитые сторонники идеи сионизма – финансист и один из основателей «Джойнта» Феликс Варбург (Felix Warburg, 1871-1937), уже знакомый Эйнштейну по путешествию в Святую Землю лорд Сэмюэль, бывший Верховный комиссар подмандатной Палестины.

Выступая вслед за ними, Эйнштейн приветствовал «храброе и трудолюбивое меньшинство тех, которые собственно и зовутся сионистами» [Fölsing, 1995 стр. 706], а далее больше хвалил самого Хаима Вейцмана, умело ведущего своих последователей к заветной цели – созданию еврейского государства в Палестине.

На конгрессе было утверждено расширенное Еврейской агентство, которое должно было осуществлять связь между евреями диаспоры и поселенцами, живущими в Палестине. В его состав от несионистов включили и Эйнштейна.

Цюрихский конгресс 1929 года вошел в историю как последняя попытка объединить под одной крышей различные сионистские движения, группы и партии, во главе объединенной организации должен был, разумеется, стоять Хаим Вейцман.

Пожалуй, никогда больше на сионистских конгрессах не царил такой энтузиазм, как в Цюрихе в 1929 году. Эйнштейн был взволнован. Во время вечернего приема в цюрихском Гранд отеле Долдер (Grand Hotel Dolder) он написал на фирменном бланке заведения:

«В этот день семена, посеянные Герцлем и Вейцманом, чудесным образом проросли. Никто из присутствовавших не остался равнодушным».

Растроганный Вейцман приписал на листе по-французски: «Самый сердечный привет! Обнимаю!»

Этот лист с эмблемой Гранд отеля Долдер и со словами, написанными великим физиком, Вейцман хранил как дорогую реликвию всю жизнь [Fölsing, 1995 стр. 706].

После Шестнадцатого сионистского конгресса в Цюрихе произошли события, которые радикально изменили расклад сил во всемирном движении за создание еврейского государственного очага в Палестине. И отношения между Эйнштейном и сионистами сильно ухудшились, так что на его помощь они больше могли не рассчитывать.

Не успело расширенное Еврейское агентство под руководством Вейцмана приступить к работе, как произошли серьезные антиеврейские выступления в Палестине. В Старом городе арабы напали на евреев, молящихся у Степы плача, антиеврейские погромы прошли в Хевроне, Цфате и других городах. Более сотни евреев был жестоко убиты, синагоги разрушены, свитки Торы сожжены, прежде чем английские войска вмешались и подавили беспорядки.

В оценке случившегося Эйнштейн был согласен с сионистами, осуждавшими британские власти за то, что они недооценивали опасность мятежа и погромов, не вовремя на них реагировали. Но в отношении вины арабов у него было особое мнение. В октябре 1929 года в английской газете «Манчестер Гардиан» опубликовано письмо Эйнштейна «Проблема евреев в Палестине», которое потом перевели на немецкий и перепечатали газеты Германии и Швейцарии.

Резко осуждая арабских погромщиков и мародеров, а также бездействие британских мандатных властей, он требовал не беспощадного наказания виновных, а справедливого выравнивания интересов:

«Евреи не хотят жить в стране своих отцов под защитой английских штыков. Они пришли как друзья к родственному арабскому народу» [Fölsing, 1995 стр. 706], [Копельман, 2005 стр. 101].

Зелиг Бродецкий выступал на одном из собраний в Берлине осенью 1929 года и требовал сурового наказания убийцам и погромщикам. Эйнштейн присутствовал на этом собрании, и Бродецкому показалось, что тот что-то не понял или с чем-то не согласен. Позднее, Зелиг вспоминал:

«Я повторил на хорошем немецком языке все, что мы требуем от мандатных властей, и заявил, что арабы, убившие евреев, должны предстать перед судом. Аудитория была шокирована. Эйнштейн потом жаловался мне, что я выступал, как Муссолини. У меня не было никакого примиряющего духа, я только требовал, чтобы арабские убийцы были наказаны. Большинство немецких сионистов соглашались с Эйнштейном» [Clark, 1974 стр. 286].

Чем больше пытался Эйнштейн примирить евреев и арабов в Палестине, тем больше он отдалялся от радикального крыла сионистского движения. Когда суд приговорил нескольких арабов за убийство евреев к повешению, он вместе с Международной пацифистской организацией обратился к Верховному комиссару Палестины с просьбой заменить приговор тюремным заключением.

Он и Вейцмана умолял искать пути к мирной совместной работе с арабами, «иначе мы ничему за 2000 лет страданий не научились и заслуживаем своей участи» [Fölsing, 1995 стр. 706].

Редактору арабской газеты «Фаластин», выходящей в Палестине, он писал в 1930 году, что «два великих семитских народа, каждый из которых на своем историческом пути внес исключительно ценный вклад в западную цивилизацию, могут обрести великое будущее. Вместо бесплодного противостояния и взаимного недоверия они могли бы поддерживать национальные и культурные усилия друг друга и налаживать дружественное сотрудничество» [Копельман, 2005 стр. 103].

Предложение Эйнштейна создать управляющий Совет, в котором поровну было бы евреев и арабов, британская администрация не приняла.

Между тем, обстановка в мире вне Палестины складывалась для сионистов весьма неблагоприятно. В октябре 1929 года разразился страшный биржевой кризис на Уолл-стрит, ставший началом Великой депрессии. На помощь богатых американских спонсоров больше можно было не рассчитывать.

Альберт Эйнштейн

Экономический кризис быстро докатился и до Европы, активизировав националистические и антисемитские движения и партии. Положение евреев стало весьма шатким. Эйнштейн не мог оставаться в стороне. По мере возможностей он старался поддержать соплеменников. В январе 1930 года он в черной кипе выступал в Берлинской синагоге, играя на скрипке в сопровождении хора. Деньги, собранные во время этого концерта, пошли на организацию помощи нуждающимся членам общины.

Отношение великого физика к остающимся в Европе евреям потеплело, его критика за попытки ассимиляции стала менее острой. Если раньше он рассматривал ассимиляцию как ошибку, то теперь понял, что она просто невозможна.

«Настоящий свинарник – одно шарлатанство»

Переехать в Иерусалим и стать профессором Еврейского университета, созданию которого он отдал столько сил, Эйнштейну предлагали давно, еще когда университет был только в проекте. В дневнике своей первой (и единственной) поездки по Палестине в 1923 году он сделал запись от 13 февраля:

«Хотят, чтобы я непременно был в Иерусалиме, меня атакуют в связи с этим сплоченными рядами. Сердце говорит ‚да‘, а разум ‚нет‘» [Копельман, 2005 стр. 84].

Когда в 1933 году ученый остался без места работы и постоянного жилья, этот вопрос снова и снова возникал и у него, и у окружающих. Может быть, этим объясняется особенно резкие нападки на ЕУИ, которые он себе в это время позволял. В письме «дорогому Борну» от 30 мая 1933 года, рассуждая о судьбе Эдварда Теллера, остававшегося в Гёттингене, Эйнштейн пишет:

«Я слышал, что люди начинают подумывать о том, чтобы создать в Палестине (Иерусалим) хороший физический институт. До сих пор там настоящий свинарник – одно шарлатанство. Но если у меня создастся впечатление, что дела там всерьез могут стать приемлемыми, я тебе сразу напишу, не откладывая» [Einstein-Born, 1969 стр. 159].

Другому близкому другу, Паулю Эренфесту, он писал 14 июня 1933 года:

«Без основательной чистки этот университет нельзя рекомендовать ни одному порядочному человеку» [Fölsing, 1995 стр. 755].

Тому, кто помнит, какое значение придавал Эйнштейн еврейской солидарности, может показаться странным, что в вопросе о ЕУИ он об этой солидарности напрочь забывал. В том же письме Эренфесту ученый признается, что борется за реформы университета «с жестокостью, которая тебя бы поразила» [Fölsing, 1995 стр. 755].

Надо сказать, что она поражала и многих его современников, особенно после того, как в 1933 году эмоции вышли из рамок внутренней переписки заинтересованных лиц и выплеснулись на страницы газет. В заметке от 8 апреля 1933 года в старейшей из публикуемых еврейских газет, лондонской «Джуиш кроникл» («Jewish Chronicle»), Эйнштейн сожалеет, что: «этот университет, на который возлагались такие большие надежды, оказался не в состоянии играть ту роль при удовлетворении духовных запросов, которую от него в эти критические времена можно было ожидать» [Fölsing, 1995 стр. 755].

В этой же заметке он публично заявил, что еще пять лет назад вышел из состава Попечительского совета и больше не отвечает за то, что творится в университете. Правда, в 1932 году по просьбе Вейцмана Эйнштейн снова вошел в состав Попечительского совета, а будучи в Америке помогал собирать деньги на Еврейский университет, но сейчас ему было важно доказать, прежде всего, самому себе, что в Иерусалиме ему не место.

Несмотря на то, что публичные обвинения Эйнштейна больно задевали самолюбие и подрывали авторитет нового университета на Святой Земле, будущий первый президент Израиля сдерживал себя. Он не терял надежды заманить «еврейского святого» в Иерусалим. У него были аргументы для этого, но лучше всего было бы поговорить со строптивым ученым с глазу на глаз, Вейцман славился умением убеждать людей. Казалось бы, такой случай ему представился: в начале июня 1933 года Эйнштейн оказался в Великобритании, чтобы прочитать три обещанные лекции. Через несколько дней после приезда, 4 июня 1933 года он получил от Вейцмана письмо с предложением встретиться и обговорить положение с Еврейским университетом в Иерусалиме.

Одно из первых зданий Еврейского университета в Иерусалиме

Эйнштейну вовсе не хотелось под влиянием харизмы Вейцмана менять свои убеждения, да еще впереди предстояли три лекции – две в Оксфорде и одна в Глазго, – к которым ему нужно было подготовиться, поэтому от личной встречи он отказался, сославшись на нехватку времени.

Вейцман ответил длинным, на трех страницах, письмом от 8 июня, где попытался применить все свое искусство убеждения, чтобы добиться цели – привести Эйнштейна на Святую Землю. Он несколько раз подчеркнул свое удивление якобы плохим управлением университета, хотя сам же утверждал в том же письме, что некоторые вещи никак нельзя назвать удовлетворительными. К этому он добавил уже известный аргумент, что университет зависел от Магнеса, так как он один мог достать деньги, нужные для развития и текущей работы. Вейцман напомнил, что и при выборах в Попечительский совет предпочтение оказывалось тем кандидатам, которые «имели в руках денежный мешок для университета».

После этих рассуждений, он перешел к предложениям. В первом он дал понять, что университет готов принять некоторое число ученых-беженцев по рекомендации Эйнштейна, уволив для этого ряд своих сотрудников, без которых можно обойтись. Второе предложение было из разряда тех, от которых трудно отказаться.

Вейцман сообщил, что он как раз занят созданием нового исследовательского института естественных наук в Реховоте. Работа этого института должна начаться «с чистого листа», полностью независимо от Еврейского университета в Иерусалиме. Сейчас институт ориентируется на химию и может в скором времени взять на себя роль химического факультета ЕУИ. Эйнштейн уже знал, что именно в этот институт Вейцман пригласил Фрица Габера. Теперь же речь пошла о физике, и в этом и состояла главная «приманка»: автору теории относительности предлагалось возглавить физическое отделение института, которое со временем должно стать физическим факультетом Еврейского университета в Иерусалиме. Это тем более просто сделать, подчеркивал Вейцман, что сейчас в ЕУИ нет ни одного профессора физики.

Т. е. вместо исправления ошибок, наделанных неквалифицированным руководством в университете Иерусалима, Вейцман предлагал Эйнштейну начать все заново в Реховоте и сделать так, как тот считает правильным.

Два новых факультета в Реховоте – химический и физический (возможно, вместе с математикой) – подняли бы статус Еврейского университета и приблизили бы главную цель – вывести его в число мировых лидеров.

Письмо было составлено по всем правилам дипломатического искусства. Если бы Эйнштейна хоть что-то могло привлечь в Палестину, то оно обязательно достигло бы цели. Но к несчастью для всего сионистского движения, попытка изначально была обречена на провал. Как ни был важен для Эйнштейна Еврейский университет, физика была дороже. А для занятий наукой в Палестине было куда меньше возможностей, чем в тех местах, которые приглашали великого физика, прежде всего, в Принстоне, США. Условия, которые предлагал Абрахам Флекснер, больше подходили характеру и стилю жизни кабинетного теоретика. Альберт не был «командным игроком», он не любил дипломатические маневры, без которых невозможно было бы исправлять чужие ошибки или построить новый институт на пустом месте.

Альберт Эйнштейн

Эйнштейн ответил на следующий же день, 9 июня, отказавшись от всех предложений самым решительным образом. Любому другому этот ответ закрыл бы тему, но Вейцман не мог так просто признать свое поражение. Он решил продолжить игру.

Вскоре после этого обмена писем он снова поехал в Америку. Среди прочих запланированных мероприятий ему предстоял 29 июня званый обед в Американском еврейском физическом комитете, который они же вместе с Эйнштейном основали в 1921 году. Вейцман выступил перед участниками, а их было более пятисот человек, и рассказал о своих расхождениях во взглядах на Еврейский университет с великим физиком. То, что обсуждалось в частной переписке, стало теперь известно широкой общественности. Кто-то спросил, а почему бы знаменитому ученому в эти критические времена не стать профессором университета в Иерусалиме? Хитроумный Вейцман ждал этого вопроса:

«Должен сказать, что недавно профессор Эйнштейн, к сожалению, остро критиковал университет. Критика вызвана приглашением из Иерусалима, которое исходило от канцлера Иегуды Магнеса и меня. Ему предложили кафедру в Мадриде (которую он между тем принял), кафедру в Коллеж де Франс, кафедру в Лейдене и кафедру в Оксфорде. Мы не хотели конкурировать с этими четырьмя выдающимися университетами, однако мы все же верили, что хотя Иерусалим и не мог предложить ему такие же удобства, все же этот город что-то значил для него… и что у нас хватило бы для него средств [Clark, 1974 стр. 346]».

Далее Вейцман выразил надежду, что Эйнштейн еще передумает и приедет в Иерусалим. При этом сионистский лидер не упустил возможности довольно резко высказаться об идее физика создать специальный университет для беженцев – идее, от которой Альберт сам вскоре отказался. Вейцман назвал ее «фантастическим проектом, который означает ни больше ни меньше как создание интеллектуального еврейского концлагеря» [Clark, 1974 стр. 346].

Эти злые слова одного из руководителей сионистского движения (в течение 1931-1935 годов он не был президентом Всемирной сионистской организации, но оставался одним из самых уважаемых ее членов) были опубликованы в газете «Нью-Йорк Таймс» 30 июня 1933 года. Эйнштейн, конечно, не мог смолчать. С помощью Еврейского телеграфного агентства он, находясь в Бельгии, довел до мировой общественности свою точку зрения. Уже 3 июля 1933 года был опубликован его ответ:

«Доктор Вейцман очень хорошо знает, что своим заявлением вводит общественность в заблуждение. Он слишком хорошо знает теперь причины моего отказа и во время наших частных разговоров не раз соглашался с тем, что эти причины справедливы. Ему также известно, при каких обстоятельствах я был бы готов работать для Еврейского университета» [Clark, 1974 стр. 346].

Отношения между двумя едва ли не самыми известными в мире евреями заметно испортились. В частных разговорах и письмах каждый отзывался о другом, еле сдерживая гнев. Например, в письме другу Фрицу Габеру от 13 августа 1933 года Эйнштейн назвал Вейцмана «интеллигентным и очаровательным мужчиной, но совершенно изолгавшимся человеком» [Fölsing, 1995 стр. 755].

Последний тоже не оставался в долгу, сравнивая Эйнштейна с «примадонной, которая начинает терять голос» [Fölsing, 1995 стр. 755].

Оба противника знали, что их публичные схватки вредят сионистскому движению во всем мире, роняют авторитет Еврейского университета в Иерусалиме, и без того еще не поднявшегося высоко в глазах научного сообщества. Но остановиться никто уже не мог. Вейцман видел свой долг в том, чтобы привлечь на Святую Землю самого знаменитого ученого в мире, и считал, что для этого все средства хороши. Эйнштейн сопротивлялся давлению, не считал для себя возможным согласиться с тем, чему «сердце говорило ‚да‘, а разум ‚нет‘», и не нашел другого способа, как в резкой, если не сказать грубой, форме критиковать недавно родившийся университет в Иерусалиме.

Между тем, полемика вокруг ЕУИ продолжалась, так как смириться с решительным публичным отказом Эйнштейна приехать в Иерусалим Вейцман  не мог. Изощренный мастер интриги вырвал из заявления Эйнштейна последние слова и сообщил делегатам съезда сионистов Америки, что Эйнштейн заключил мир с ЕУИ и готов занять там профессорскую кафедру. Об этом написала «Нью-Йорк Таймс» 5 июля 1933 года. Такая рискованная интерпретация заявления Эйнштейна, граничащая с шантажом, требовала каких-то реальных действий, показывающих, что условия, поставленные ученым, начинают выполняться. Вейцман повторил старое обещание создать комиссию, которая проведет глубокую проверку Еврейского университета в Иерусалиме и сделает все возможное, чтобы Эйнштейн остался довольным.

Прежде всего, нужно было выбрать авторитетного и беспристрастного председателя комиссии. Им согласился стать сэр Филип Хартог (Sir Philip Joseph Hartog, 1864-1947), британский химик – коллега Вейцмана, участвовавший в руководстве несколькими университетами в Индии и Великобритании. Осенью 1933 года Попечительский совет утвердил состав комиссии, и в конце года ее члены собрались в Иерусалиме.

Изучив положение дел, комиссия признала необходимость изменить организационную структуру университета, резко ограничив полномочия Иегуды Магнеса. И хотя изменения вводились в силу с 1935 года, бывшему всемогущему канцлеру ЕУИ ничего не оставалось делать, как согласиться с этими предложениями. В сентябре 1935 года известный американский раввин Стивен Вайс (Stephen Wise, 1874-1949), вернувшись из Палестины, сообщал Эйнштейну последние новости:

«Попечительский совет отстранил Магнеса от академического руководства университетом и назначил его президентом, так что он становится более или менее декоративной фигурой»[Clark, 1974 стр. 347].

Вместо Магнеса управлять учебной и научной деятельностью ЕУИ стал Шмуэль Хуго Бергман, давний знакомый Эйнштейна еще по Праге, в гостях у которого Альберт побывал во время своей поездки в Палестину в 1923 году. Бергман был назначен ректором университета и возглавил вновь избранный Сенат.

Шмуэль Хуго Бергман, 1939 год

У президента университета еще оставались некоторые рычаги власти, но, по большому счету, случившееся было победой Эйнштейна, который требовал отставки Магнеса с ключевого поста в университете уже десять лет, практически со дня открытия ЕУИ. Великий физик мог теперь быть успокоиться: университет в Иерусалиме не вызывал у него больше раздражения. Сам он к этому времени уже определился с постоянным местожительством – работа в Принстонском институте перспективных исследований вполне отвечала его вкусам и желаниям, – и уже никто не нервировал его предложениями переехать в Иерусалим.

Рассматривая с высоты нашего опыта затянувшийся на десять лет конфликт вокруг Еврейского университета в Иерусалиме, можно сделать вывод, что хорошее, по сути, начинание превратилось в глазах создателя теории относительности в нечто ужасное, с чем нельзя мириться и чего нельзя простить. Эйнштейн, безусловно, руководствовался благими намерениями, его цели были чисты, а побуждения благородны. Он хотел видеть Еврейский университет идеальным, лучшим в мире. Но новое в реальном мире не рождается без трудностей роста, без уступок и компромиссов. И деятельность Иегуды Магнеса на посту канцлера была несвободна от них. Какие-то его решения были ошибочны, что-то нужно было исправить. Но считать всю его работу шарлатанством, а университет – свинарником, является все же преувеличением, не соответствующим действительности. Доказательством может служить тот факт, что после замены Магнеса на Бергмана, каких-либо радикальных изменений курса управления сделано не было. Но теперь ЕУИ уже не вызывал у Эйнштейна такой бури отрицательных эмоций, как раньше.

Магнес был убежден, что назначение комиссии, проверяющей его работу, вызвано исключительно обвинениями Эйнштейна. В ответе на отчет комиссии бывший канцлер университета писал о ситуации 1933 года:

«События в Германии, которые требовали единства действий, чтобы сделать университет привлекательным для еврейских ученых, преподавателей и студентов, гонимых из этой страны, не побудили профессора Эйнштейна прекратить публичные и частные атаки. Напротив, он позволил себе формулировать их еще острее» [Clark, 1974 стр. 347].

В моральной чистоте великого ученого на протяжении всего длительного конфликта никто не сомневался. Но в сложных ситуациях иногда этого мало. Его друг философ Моррис Рафаэль Коэн (Morris Raphael Cohenб 1880-1947) как-то сказал о великом физике:

«Его вера той же природы, что у всех истинных духовных вождей, которые не от мира сего. Картину его мира нужно дополнить более реалистическими фактами нашего существования» [Clark, 1974 стр. 347].

Исключительная порядочность Эйнштейна может быть прекрасным оружием, однако такой меч, как правило, обоюдоострый, и в случае с Иегудой Магнесом опасным образом был направлен как против врагов, так и против друзей.

В конце концов, к ученому снова вернулась любовь к духовному детищу, и именно Еврейскому университету завещал Альберт Эйнштейн архив и библиотеку, а также права на использование известному всему миру имени.

(продолжение следует)

Литература