Номер 10(79)  октябрь 2016 года
mobile >>>
Марк Иоффе

Марк Иоффе Кафедра в городе Энн (Энн Арбор): воспоминания об ушедшей эпохе

 

 

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ:

Я хочу сказать несколько слов о данном мемуарном проекте.

Прежде всего хочу отметить, что моей целью не является желание кого-либо «вывести на чистую воду», осмеять, обидеть, отомстить, очернить или подвергнуть критике.

Некоторые люди, о которых я буду говорить, быть может, запечатлились в моей памяти не самым приятным или лестным образом, некоторые вели себя по отношению ко мне или к другим неприятно, недостойно, некрасиво или надменно.

Но оно бес с ними...

Меня это и тогда мало колыхало, а теперь уж и совсем не колышет.

Я просто хочу воскресить место и время со всей точностью и правдивостью, на которую способен. Я постараюсь лишь рассказывать и показывать и воздержусь, по возможности, от комментариев, предоставив читателям самим судить да рядить.

Я не несу в себе ни горечи, ни обид, а во многом благодарен судьбе за то, что она свела меня с этой группой зачастую экстраординарно талантливых, нервных, эксцентричных, сложных, иной раз даже полубезумных людей, о которых я пишу в этих воспоминаниях.

Прошло много лет, вскоре все это забудется, как забывается и вся эпоха американской славистики в период Холодной войны. А меж тем это был особый мир, равного, которому нынче нет. Люди были таковы, обстоятельства были уникальны...

За время пребывания на Славянской кафедре Мичиганского университета я почерпнул чрезвычайно много. Может быть, не впрямую, может быть околицей..., но эти годы наложили глубочайший след на мое интеллектуальное и эмоциональное развитие.

То, каким необычным образом сложилась моя дальнейшая карьера, – это тоже продукт пребывания на данной кафедре и кипения в её бульоне...

Карьера моя, если подобное слово даже употребимо, не пошла обычным предписанным путем обычного выпускника аспирантуры.

Но выбор был полностью мой. Можно было ломать заборы и прорываться через окопы...

Я решил этого не делать и как тимуровец «пошел огородами...»

Мне так интереснее. Это больше соответствует тому, как работают мои мозги...

Я отвечаю за все, что описываю.

Я ничего не выдумываю, хотя, конечно, могу и ошибаться, и заблуждаться.

Это так, как все это запечатлелось в моей неперфектной памяти. Я пытаюсь говорить об этом честно и без прикрас...

МАРК ИОФФЕ

Вашингтон, Ди Си

 

  

Глава 1

 

Осенью 1983 года я с молодой женой Соней прибыл в Энн Арбор, штат Мичиган, чтобы начать учебу в аспирантуре Факультета Славянских Языков и Литератур при Мичиганском Университете.

Я сам себе не мог поверить, что буду учиться на этом прославленном факультете. В те годы в мире Американской славистики, да и вообще в мире славистики, пожалуй не было кафедры более известной.

Были, конечно, замечательные кафедры славистики и в Бэркли, и в Йеле, и в Гарварде, но Мичиган имел репутацию легендарную, почти культовую.

Это было связано прежде всего с Профферами и издательством Ардис, которое находилось в Энн Арборе.

Карл Проффер и его жена Элендея создали это легендарное издательство в начале 70-х годов, и их целью было вернуть России ее потерянную литературу, издавая забытое и запрещенное. Так, они переиздали литературу Серебряного века, выпускали неиздаваемых в Советском Союзе российских и эмигрантских авторов: Сашу Соколова, Василия Аксенова, Андрея Битова, Эдуарда Лимонова, Алексея Цветкова, Бахыта Кинжеева, Юза Алешковского, Сергея Довлатова и многих других.

Но, конечно, мировую известность Профферам и Ардису принес Иосиф Бродский. Это благодаря Карлу и Элендее, Бродский нашел свой первый американский дом в Энн Арборе и первую работу в Мичиганском университете, куда с помощью Карла Проффера его взяли преподавать.

Карл Проффер был очень влиятельным профессором нашей кафедры, а Элендея занималась Ардисом.

Кроме Ардиса в Энн Арборе было три других издательства, сыгравших большую роль в истории русской литературы периода холодной войны: научное издательство Мичиганского Университета было прославлено лишь одной книгой, изданной на русском языке. Но этой одной книге не было равных по ее известности в ХХ веке, ибо она называлась "Доктор Живаго".  

Да, именно в издательстве Мичиганского Университета роман Пастернака впервые вышел в свет на русском языке.

Кроме того, наш факультет имел свое собственное научное издательство, тоже очень знаменитое в мире славистики: издательство Мичиганские Славянские Публикации вошло в историю переизданиями ранних работ Романа Якобсона, трудов Пражской школы, трудов русских формалистов, запретных трудов советской семиатической школы, в том числе неизданных в СССР работ Юрия Лотмана, В.В. Иванова.

Эксцентричный, прозорливый и суперкоммуникабельный профессор лингвистики и семиотики, ученик и друг Романа Якобсона, чех Ладислав Матейка был главным редактором этого издательства. Это он таинственными путями добывал самиздатские научные материалы из СССР. Но его любимым детищем стал Альманах Центрально-Европейской Культуры – Cross Currents, где он публикаовал литературу центрально-европейского самиздата и эмиграции, и где ваш покорный слуга напечатал свое первое эссе на английском языке (в переводе покойного профессора Марка Суино), посвященное движению хиппи в Прибалтике.

Кроме Ардиса и двух научных издательств в начале 80-х годов в Энн Арборе было еще одно чисто русское издательство. Это был Эрмитаж, принадлежавший писателю Игорю Ефимову, который вел сам Ефимов с женой Мариной.

Сама история появления Эрмитажа была достаточно драматична и типична для того, что происходило в глубинах славистско-эмигрантской тусовки в те годы.

Игорь Ефимов был известный диссидентско-эмигрантский писатель, печатавшийся в самиздате под именем Андрей Московит. Еще в Ленинграде он подружился с Профферами.

По его приезде в Америку Профферы пригласили его в Энн Арбор и предложили работу в Ардисе. Там он трудился некоторое время, пока не понял, почему пролетарии в дореволюционной России взбунтовались против буржуев. Больше всего его обижало неуважение Профферов к его статусу маститого писателя. Работы, которые ему поручались, он находил ниже своего достоинства, к его литературным мнениям и советам все реже и реже прислушивались...

Назрела, как водится, революционная ситуация: низы не могли терпеть да и верхи тоже...

Ефимов взял ссуду в банке и открыл свое собственное издательство. Человек в литературном мире эмиграции он был известный, уважаемый – в авторах, желающих у него издаться, недостатка не было.

Профферы сперва были в шоке от такой наглости и надеялись, что предательский Ефимов долго не просуществует. Но потом махнули рукой и решили конкурента игнорировать. Дружить и даже открыто общаться с Ефимовыми студентам нашей кафедры не полaгалось.

Но я был молодой и нахальный, кроме того, я был за слабых, и мы с Соней почти сразу же по приезде подружились с Ефимовыми. Впрочем, мы это делали негромко, и Профферы об этом не проведали, да и были мы для них слишком мелкой рыбкой, но, с другой стороны, у нас на кафедре иной раз и мелкую рыбку глушили динамитом.

Но Профферам было тогда не до того. Карл уже длительное время был болен раком. Он медленно умирал. Издательство и семья были на плечах Элендеи, тут не до войны с Эрмитажем и его друзьями...

К моменту моего приезда самые известные студенты и преподаватели из третьей (моей) эмиграции уже покинули Энн Арбор. За год до меня закончил аспирантуру, получив докторат, поэт Алексей Цветков. Он уехал преподавать в Дикинсон Колледж в Пенсильвании, и мы познакомились с ним годом позже, во время его визитов в Энн Арбор.

Поэт и литературовед Лев Лосев закончил нашу кафедру еще раньше и получил работу в прославленном Дартмут Колледже в штате Нью Хэмпшир.

К моему приезду Бродского уже тоже не было в Мичигане, он переселился в Нью Йорк, хотя какая-то аффилиация с нашей кафедрой у него оставалась, но видели мы его нечасто.

Я, впрочем, встречал Бродского несколько раз ранее в Нью-Йорке, на литературных чтениях, и на его лекциях в моем Куинс Колледже, где я учился, а он иногда преподавал. Я с ним даже бесседовал однажды после его чтения стихов в 92 street Y на Манхэттене.

Я был еще совсем маленький и страшно робел перед Бродским, хотя боялся его и в зрелые годы.

Я должен был передать ему привет от Ленинградского композитора Бориса Тищенко, одного из друзей Бродского по ахматовской тусовке, автора музыки на слова ее Реквиема.

Я думал, что Бродскому это будет приятно и что он возможно захочет меня расспросить, откуда я знаю Тищенко и кто я вообще такой. Услышав мой жалкий дребезжащий голосок, произносящий имя его давнего друга, Бродский искренне удивился и даже опешил. Ему явно было интересно, но он не знал, что спросить и что сказать. Он спросил, наконец, давно ли я видел Тищенко. Оказалась, что более чем полгода назад. Т.е. привет был не очень свежим, но он любезно попросил передать привет Тищенко, если я буду с ним в каком-либо в контакте.

«Да, сказал я, возможно по телефону...»

«А вы с ним по телефону разговариваете?» спросил Бродский возможно даже с иронией, явно удивленный, что подобное делалось в те годы почти невозможных коммуникаций с друзьями за железным занавесом.

«Да, — раздался у меня за спиной голос богемной львицы и супер-тусовщицы эмиграции Наташи Шарымовой, впоследствии соратницы Довлатова по его газете "Новый Американец", —  зачем телефон, надо с Тищенко общаться через белую ванну!» Тут богемная львица сделала обидную аллюзию по адресу знаменитого тищенковского алкоголизма... И тут же злодейская Шарымова оттерла меня от Бродского и всунула вместо меня в пространство перед мэтром другого богемного тусовщика, Васю Чубаря, которого она представила Бродскому как «одного из немногих, кто остался...» А я поплелся к выходу, ибо я в эти «немногие» зачислен не был.

 

Глава 2

 

Как же я попал в аспирантуру на эту замечательную кафедру?

Как часто водится в жизни, тут сыграло роль странное стечение обстоятельств, как успешных так и несчастливых.

До аспирантуры и приезда в Мичиган я жил в Нью Йорке и учился в Куинс Колледже, популярном среди эмигрантской молодежи и среди  ньюйоркских евреев. Это был дешевый городской колледж, часть городского университета, который давал относительно высококачественное образование. Для меня – поклонника рок-музыки, Куинс Колледж был знаменит тем, что там находилась лаборатория изобретателя электронного синтезатора Боба Муга, где он преподавал.

Сперва, пока я не умел говорить по-английски, я учился на коммерческого художника – график-дизайнера, продолжая то, чем я занимался последний год или два в Риге.

Я не был особенно талантлив в этой области, но у меня были некоторые навыки, которые позволили мне, с помощью приятельницы Наташи Дьяковской (известной в русской богеме тусовщицы), найти работу чертежника-графика в патентном бюро. Работа была скучная, очень техническая, но платили за нее необычно хорошо, так что я зарабатывал прилично, но прозябал, да и учеба на график-дизайнера меня мало вдохновляла.

Филологические настроения, которые в свое время, в 1975 году, привели меня на рижский филфак, тихо дремали, засунутые на заднюю полку сознания по причине языкового и культурного шока.

И это продолжалось, пока я не попал, весьма случайно, в класс по русской литературе 20 века к «старушке».

В классе этом я оказался волей случая, и повинуясь студенческой лени: другие студенты, которые его прошли, говорили, что класс легкий, и в нем не фиг делать, только книжки читать, хотя и отмечали, что профессорша – «старушка» очень страшная и все время ругается...

Я глянул на описание класса, и произведения, которые в нем проходили, мне понравились – особенно привлекло то, что почти полкурса было посвящено Доктору Живаго, роману, которым я упивался в то время, и я записался в этот класс.

«Старушку» звали Вера Григорьевна Сандомирская-Данэм, и она была одной из самых известных слависток Америки 70-х–80-х годов. Была она из первой эмиграции. За пределами России жила, кажется, с 26 года. Биографии она была самой экзотической, которая включала в себя и дореволюционное поместье, и ужасы гражданской войны. Во время Олимпиады 1936 года она жила в Берлине и была переводчицей на время игр, где удостоилась танцевать с олимпийским чемпионом по бегу черным американцем Джесси Оуэнсом. Также она была племянницей писателя Александра Куприна.  

 Как ученая Вера Григорьевна прославилась своей новаторской и очень влиятельной культурологической книгой о советской жизни «Во время Сталина». Книга эта создала целую школу социально-культурного анализа жизни в СССР. Вера Григорьевна была также редактором научного журнала Славик Ревью, дружила с Максом Хейвардом, знаменитым оксфордским профессором и блестящим переводчиком Доктора Живаго на английский язык, с замечательными американскими поэтами Франком О'Хара, Уилямом Джей Смитом, Робертом Блаем, а также с Бродским, Евтушенко и Вознесенским.

Вера Григорьевна была женщина крайне суровая и ироничная и даже в чем-то устрашающая, лишенная напрочь сентиментальности. Даже когда она тебя хвалила, ощущение было такое, как будто она тебя ругала, а ругала она нас, студентов, почти каждый урок за то, что мы (студенты в основном были новые эмигранты, как я) были гнилые совки. А тех, которые были неэмигранты, она ругала за то, что они были тупые американцы. Ее любимым занятием было рассказывать нам, насколько мы тупы, ленивы, необразованны, и в целом никуда не годимся в плане интеллектуальном.

 Класс она вела по-английски, но писать работы разрешала, тем, у кого страдал английский, по-русски.

И вот мы добрались до Доктора Живаго. Роман этот, как я говорил, мне очень нравился, я его знал в деталях и на экзамене, посвященном ему, написал нечто очень дико умное. В чем, собственно, я не был уверен до того дня, когда Вера Григорьевна стала разбирать наши ответы. Сперва она уничтожила своими насмешливыми замечаниями и иронией человек пять моих соклассников, и, когда она добралась до меня, голос ее звучал патетически свирепо. Кто такой я, в лицо она не знала – мы все были для нее одной убогой серой массой. Я уже был готов спрятаться под парту, но вдруг заметил, что хвалит некого господина Иоффе, т.е. меня.

Это было настолько неожиданно (ибо она никогда никого из студентов не хвалила), что все притихли, а я совсем оробел. А меж тем в эти минуты решалась моя дальнейшая судьба...

После класса Вера Григорьевна попросила меня задержаться и, оставшись со мной наедине, вдруг заговорила неожиданно мягко. Она сказала, что такого студенческого анализа романа Пастернака и понимания его она не видела никогда, сказала, что у меня есть явный талант к литературному анализу, и, если я решу продолжить идти по этой стезе, то она меня поддержит.

Через пару дней меня вызвал к себе зав. кафедрой славистики Альберт Тодд – знаменитый красавец, похожий на Роджера Мура в роли Джеймса Бонда, стареющий плейбой с шикарной седой шевелюрой, друг и переводчик Евтушенко. Он сказал, что Вера Григорьевна лестно отзывалась обо мне, и что он рекомендует, чтобы я перешел с художественного факультета на славянский, где он видит для меня ясное будущее.

Ничто не влияет на ищущего себя и крайне неуверенного в себе юношу сильнее, чем похвалы ...

Я перешел на славистику и почти сразу же поменял место работы.

Глава 3

  

Так получилось, что пока я работал в патентном бюро графиком-чертежником, мой приятель студент-физик Саша Богорад, родом из Москвы, нашел себе работу клерком в русском издательстве и книжном магазине Руссика. Хозяева магазина попросили Сашу найти еще одного молодого человека – им был нужен добавочный клерк, который мог также выполнять некоторые редакторские обязанности. Саша привел меня, ...и на целый год для меня закрутилось безумное богемное колесо Руссики.

Издательство и книжный магазин Руссика были местом очень особым в русскоязычной эмиграции того времени. Находилась Руссика на 3-ем этаже дома 799 на Бродвее, а точнее на 11 улице в Гринич Вилледже, самом богемном и модном районе Нью-Йорка. В те времена Руссика была единственным независимым и полноценным магазином русской книги в городе. На Пятой авеню, правда, существовал книжный магазин Виктора Камкина, но это было место одиозное, совершенно просоветское, видимо финансируемое советскими спецслужбами, и потому продавались в этом магазине только книги, изданные в СССР. А значит это была в основном пропаганда, или кастрированные и цензурированные издания допустимых классиков и переводной западной литературы.

В Руссике же продавалось все, что было интересно для эмигрантов, изголодавшихся по вольному русскому слову: переизданные Ардисом, Нейманисом, Посевом и другими издательствами авторы Серебряного Века и 20-х годов, диссидентская и эмигрантская литература, антикварные книги, философия, религия. И потому магазин преуспевал, и покупатели в него двигались равномерным потоком. На основе этого успеха выросло и небольшое издательство Руссика, прославившееся своими редкими, но с культурной точки зрения чрезвычайно важными публикациями.

Принадлежал магазин тройке владельцев: русскоязычной паре Валерию и Ирине Кухарец и американскому еврею из Бруклина Дэвиду Даскалу.

Кажется, Валерий и Ирина были родом из Латвии. Валерий, во всяком случае, как он открывался в общении со мной, был человеком мягким и явным авантюристом. Он даже был похож внешне на пирата из фильмов про карибских пиратов.

Я был не самым лучшим работником, ибо, приходя на работу, предпочитал расставке книг на полках и тасканию ящиков с книгами общение с моими коллегами по магазину. Я бы такого работника долго держать не стал, но Валерий только разводил руками, качал головой и куда-то уносился. Жена его Ирина была красива, несчастна и имела тенденцию очень громко и страшно кричать, биться о мебель и ящики с книгами в истерике. И я помню, что она часто бегала по коридорам магазина, очень зычно и смачно крича слово «зараза». Она была единственным человеком, которого я знал, кто пользовался этим, с моей точки зрения, не очень элегантным словом. Жизнь Ирины была сложна и несчастна, и такое поведение ей прощалось.

Главным партнером в Руссике был бруклинский богач Дэвид Даскал. Это был невзрачный, невысокий, полненький, лысый еврей в толстых очках. Он сделал большие деньги на грузовых поставках и внезапно пропитался любовью и интересом к вещам русским, к русской культуре, литературе, людям.

Говорили, что его страсть ко всему русскому была вызвана любовью к красавице Ирине, которая частично принадлежала мужу, а частично Дэвиду Даскалу... Таковы были, как говорили другие сотрудники магазина, условия игры: Дэвид был старшим партнером, деньги, вложенные в предприятие, были в основном его. Кухарцы знали людей и книжное дело и также русский антиквариат, а Дэвид вел финансовую часть. Он дал Кухарцам добро на вселение в огромную, по слухам, манхэттенскую квартиру. Сам же Дэвид жил в Бруклине, на Ошен Парк Уэй – солидном бруклинском районе, но скромном по сравнению с Манхэттеном.

Дэвид Даскал мне нравился бывалый, опытный человек, отлично чувствовавший и понимавший людей. Он был американский оригинал – один из тех безумных американцев, которые вопреки всякому здравому смыслы внезапно связывают свою жизнь с чем-то совершенно случайным, им казалось бы чуждым, не имеющим никакого отношения ни к чему тому, чем они занимались всю жизнь до того момента. Так и Дэвид жил себе в Бруклине, занимался грузовыми перевозками, делал деньги, ростил дочерей и вдруг: бабах! И в жизни у простого трудяги-деляги появился пират Валерий, который, насколько я помню, закончил арестом в Англии при совершении какой-то денежной аферы, появилась кричащая и сексапильная Ирина, появились русские писатели, художники, музыканты, русские книги, картины, антиквариат. И, конечно, появились работники магазина Руссика, такие, как я. Ко мне он относился очень по-доброму, сам учил меня необходимым процедурам книготоргового дела, бранил за леность и головотяпство, свойственные мне в те юные годы, но никогда не обижал.

Русские ему нравились. Я ему тоже нравился, наверное, моим хипповым пофигизмом и идеализмом. Он пытался учить меня тому, как работают в Америке, американской рабочей этике. Я над этим иронизировал, бесконечно о чём-то спорил с ним, доказывал, но теперь кажется, что этот странный американский еврей ввел в меня в мир того, как себя ведут на американском рабочем месте. Наука, я скажу вам, крайне важная, ее надо знать хотя бы для того, чтобы уметь правдоподобно прикидываться...  

Кроме хозяев Руссики в бизнесе работали два других персонажа, без которых Руссика бы не была Руссикой, и без которых я бы там не задержался на год.

Это были старший редактор издательства Саша Сумеркин и ассистент-редактор и клерк магазина Сережа Петрунис.

Сумеркин в эмигрантском литературном мире был лицом чрезвычайно уважаемым. Даже небожители эмигрантского Олимпа – Бродские, Барышниковы считались с Сашей и звали к себе в гости.

Саша был голубой.

Сережа Петрунис был бабник. Они были старыми друзьями, со времен университета, и совершенно разными по темпераменту и поведению людьми.

Саша был эстет и подлинный меломан классической музыки. Он меня потряс тем, что прослушал практически всё из классического репертуара, что было записана на пластиках, и покупал теперь пластинки не по композиторам и даже не по исполнителям, а по фирмам звукозаписи! Саша знал языки, его английский был шикарен. В частности, он был известен тем, что переводил поэзию Бродского с английского на русский язык. И Бродский его не только не убивал, но допускал к себе и охотно сотрудничал с ним.

У Саши были очень мягкие и интеллигентные манеры. Я не помню, чтобы он хоть раз сказал о ком-либо что-нибудь дурное. Если Саше кто-либо или, что-либо не нравилось, то он таинственно улыбался и отказывался об этом говорить. В русской эмиграции у него было уникальное качество – он не критиковал людей. Он просто игнорировал то, что ему было неприятно.

Сашиным большим издательским проектом того времени было издание наиполнейшего (по тем годам) 5-томного собрания сочинений Марины Цветаевой, на которую он молился, как на поэтессу.

Кроме того Саша был культурным хулиганом и тихим героем социально-культурных боев, которые ж те годы (1979-1981) сотрясали русскоязычную эмиграцию.

Дело в том, что именно Саша как редактор уговорил Дэвида Даскала и Кухорцов на издание впервые в русской прессе исторически чрезвычайно важного, если не сказать краеугольного, романа русской литературы того периода – "Это я, Эдичка" Эдуарда Лимонова.

Лимонов был человек скандальный. Роман его был небывалым для русской литературы. Ни одно уважающее себя русскоязычное издательство Зарубежья не могло коснуться такого произведения.

Первая книга Лимонова, изданная в Америке, – сборник стихов "Русское" – вышла в издательстве Ардис в 1979 году. Но Эдичку Профферы издавать не собирались.

Саша, который дружил с Лимоновым, обожал его роман, и не только по причине того, что Лимонов отчаянно описывает в нем моменты гомосексуального опыта. Это очень импонировало Саше, но главное, что он видел в романе, это была его честность. Саша говорил, что это самая честная книга, написанная по-русски, и что Лимонов ничего ни в чем не приврал, никого не оговорил, никого не оклеветал. Послушавши Сашу, Руссика решила издать роман, правда, под фиктивным названием издательства – Глагол. Издательство Глагол существовало только для издания произведений Лимонова. В 1982 году Глагол/Руссика издал другую блестящую книгу Лимонова Дневник неудачника.

Вышедший в неизвестном издательстве Глагол роман "Это я, Эдичка" никто не связывал с издательством Руссика, и потому, когда грянул невероятный скандал по поводу этого романа, Саша и хозяева издательства остались в него незамешанными. Саша был очень доволен результатом своей подпольной работы, ходил и таинственно улыбался. Руссика продавала роман бойко, и скандал крепчал, но об этом замечательном событии немного позже.  

Саша был одним из членов дружеской компании блестящих советских голубых интеллектуалов, которые в 70-е годы оказались на Западе. Василий Аксенов пишет об этой яркой и трагической группе талантливых людей, которые все погибли от СПИДа, в своем рассказе "Вокруг площади Дюпон". В компанию эту входили Саша Сумеркин, арабист Сергей Шуйский, филолог и специалист по балету Геннадий Шмаков, пианист Юрий Егоров, киноактер Лев Вайнштейн. Именно о Льве Вайнштейне, актере, сыгравшем в популярном советском фильме "Хроника пикирующего бомбардировщика", пишет Аксенов в своем грустном рассказе. Эдуард Лимонов написал замечательный рассказ о красивой смерти пианиста Юрия Егорова – Юрий Егоров Фондейшн в своей страшной и на удивление мудрой "Книге мертвых". В этой же книге Лимонов пишет и о смерти Шмакова. Кажется, последним из этой группы умер Саша Сумеркин (не знаю, от СПИДа ли) в 2006 году в Нью-Йорке. Я запомнил его таким, как описывает его Лимонов: «...Сумеркин, с седой щетинистой бородой, ...лицо Жана Жене и мопса, худой и строгий, сдержанный до аскетизма". Только Лимонов не отмечает, что Саша был добрый и мягкий человек.  

(продолжение следует) 


К началу страницы К оглавлению номера
Всего понравилось:7
Всего посещений: 4359




Convert this page - http://7iskusstv.com/2016/Nomer10/MIoffe1.php - to PDF file

Комментарии:

Майя
- at 2016-11-16 05:27:28 EDT
Прелестно
А вторая часть - ещё лучше

Марк Иоффе
Вашингтон, Ди Си, США - at 2016-10-24 15:23:30 EDT
Уважаемый/ая Педант-Зануда,
Вы видимо читаете тексты ради того чтобы наехать на автора по поводу ошибок, ибо если бы читали с умом, то заметили бы, что я ни кого не ПРОСЛАВЛЯЮ, но так уж бывает, что если нечего сказать по делу ципляются к ошибкам ибо сдерживать импульс хоть какую дурь спороть видимо нет умения. Кроме того, любезнейший/ая Зануда, обычно я предуведомляю мои писания сообщением что у меня ДИСЛЕКСИЯ, что я КЛИНИЧЕСКИ не грамотен и потому прошу с ошибками не приставать. Но вам видимо в кайф пинять инвалида у всех на глазах, а то могли мне в личку вежливо вопрос скинуть, типа: "Чувак, что у тебя с ошибками?" Но нет надо пошустрить за чужой счет...

Дежурный по сайту
- at 2016-10-21 17:09:30 EDT
Дамы и господа, этот текст подвергнут дополнительной коррекции, так что те, кому мешали опечатки, могут ознакомиться с почищенным текстом. Мы приносим извинения, что сразу не справились с таким количеством ошибок - ведь автор предупреждал, что сам он корректировать текст не в состоянии.
Педант-Зануда
- at 2016-10-20 23:17:34 EDT
Уважаемый господин Иоффе!

Своей грамматикой Вы позорите прославляемую в материале и выпустившую Вас кафедру славистики.

Igor Mandel
Fair Lawn, New Jersey, United States - at 2016-10-20 20:31:23 EDT
Интересно. Верно, корректор нужен. Вот немного примеров, где бы он помог, особенно с учетом того, что продолжение следует: семиатической школы; Вознисенским; оставшись со мной на едине; она не видела ни когда; продолжить на этой стези; Ни что не влияеt тоже нравился наверное моим хипповым пофигизмом
Б.Тененбаум
- at 2016-10-19 20:06:06 EDT
Рад если кому интересно. Будет и еще.
==
Думал было дождаться продолжения, и уж тогда писать отзыв, но, раз автор отозвался, пользуюсь случаем: да, это очень интересно.

Марк Иоффе
Вашингтон , Ди Си, США - at 2016-10-19 17:30:38 EDT
Рад если кому интересно. Будет и еще. Если есть вопросы пишите тут или в личку: toastormulch@gmail.com Так же заходите ко мне на ФБ, у меня там несколько страниц.
Игорь Ю.
- at 2016-10-18 02:22:49 EDT
Судя по началу, нас ждет очень интересное повествование. Но работе совершенно определенно нужен корректор.
Майя
- at 2016-10-17 22:23:43 EDT
Очень интересно
Знакомые все лица

_Ðåêëàìà_




Яндекс цитирования


//