За́мок

 Памяти Европы

 «Кто выдумал, что мирные пейзажи

 Не могут быть ареной катастроф?»

          М. Кузмин

1.

Не «Реквием», не «Ода к радости»,

не трубы грозные «Восьмой…»,

так – пустячок: «Mein Lieber Augustin” –

раскачка мюнхенской пивной.

Под вюрстхен с кружкою «баварского»,

под доннер-веттер злых речей

крути, тщедушная, свой ласковый

мотивчик общий и ничей.

Пока еще поля Евразии

под ноль не выкосила смерть,

покуда не обезобразили

развалины земную твердь,

крутись, играй, пока играется

в кругу обыденных забот…

Пока пружинка разжимается,

пока не кончился завод.

2.

Никому не защита эти камни, никому не угроза;

на воротах – следы древоточца и бурой гнили…

И под стогнами вольготно пасутся козы.

Их зачем-то из Камеруна сюда тащили.

Вот сюжет для Умберто или для Милорада,

да, вообще, для любого, кто в креативном  угаре

эту жизнь заселяет, сочиняет ее обряды,

кто придумывает государства и государей.

Мир был юн восемьсот лет назад.

 Недомерок тощий

был жесток, как и все подростки, но любви его ради

Нахтигаль заходился от страсти в прозрачной роще;

отдыхал под стеною единорог, на Марию глядя.

…Гобелены его, менестрели его, мистрали;

стрелы сводов его, турниры, пробитые латы,

и т.д. и т.п.…

 Как мы все туристами стали?

Что досталось – сличать приметы, считать утраты.

Что осталось? – строить из слов прясла наши, куртины

и донжоны смыслов, торчащие одиноко…

Соответствует ли картина описанью картины,

распадающемуся, с какого не глянешь бока,

на фрагменты, детали, в которых немного толка?

Скопидом, ни высот тебе, ни ужасов на дороге…

Что там «Кэнон» твой сам по себе нащелкал? –

Только козы и вышли лучше всего в итоге.

3.

Тебя не похитят – не до затей –

просто прирежут ножом кривым…

Они не простили твоих детей,

Царьградский они не забыли дым

А как ты старалась их всех принять!

О, как ты хотела их всех любить!

К своей материнской груди прижать,

одеть и обуть, в себе растворить.

Ну, что же, вставай на последний бой.

И к смерти последней себя готовь,

когда с минаретов раздастся вой

и хлынет на приступ чужая кровь.

И выпадет красный от крови снег.

И черный от гари ударит град.

И ты похоронишь свой долгий век

под каменным небом своих утрат.

4.

Тонконогая девочка. Горький рассказ;

неизвестности ужас, и так – день за днем…

Я себе представлял его множество раз,

но не смог, не решился придти в этот дом.

Я себе говорил, выходя на канал:

ну, сходи, ведь всего от тебя в дух шагах…

Но зачем? – чтоб отметиться: видел, бывал

и с толпой экскурсантов толпился в дверях?

Инсталляция страха, перформенс беды,

экспозиция смерти – смотри, ротозей,

как старательно мы сохраняем следы

изувеченной жизни, построив музей.

Нет, не смог, не сумел. Здесь бетон и стекло.

Где тот склеп, тот сарайчик, тот лаз потайной?

Не увидишь за спинами – слишком светло…

Не пошел?.. Ну, оставь этот долг за собой.

Вспоминай наших Тань, наших Ань дневники.

Проклинай европейскую “donkere nacht”…

…Группа вышла. Вдохнули. И кормят с руки

тонконогую цаплю на Блоуменграхт."

5.

В этих домиках пряничных – как здесь спокойно живут

с вечным видом на тисовый лес и в снегу перевал.

Пастораль предальпийская, сказочный детский уют…

Я видал этот клин Бодензее: проезжал, пролетал.

Не ценивший утрат и еще не считавший потерь,

соглядатай чужого довольства, любитель щедрот

жизни легкой и светлой, о чем ты не вспомнишь теперь,

когда ниву вспахал опереньем своим самолет,

когда все здесь измазано сажей, и дымной каймой

обведен тот веселый, казавшийся мирным, пейзаж?..

Свой диспетчер у каждой трагедии, свой рулевой.

Вероятность случайности или случайная блажь?

Равнодушное общее небо и общий закат.

В кости Бог не играет – предпочитает лото.

Не ищи виноватых. Каждый в чем-нибудь виноват.

Но детей, Всеблагий, Всемогущий, детей-то за что?

 6.

В узкой щели бойницы догорает твоя звезда.

С нераспознанным ужасом один на один –

представляешь? – ты останешься здесь навсегда

среди пыточных этих, убойных этих машин.

В стену взглядом упрешься, не помня, где верх, где низ.

И напрасно все у колодца весточки ждешь…

Ты уронишь поднос, разобьешь кофейный сервиз;

белоснежную скатерть утюгом паровым прожжешь.

В наказанье тебе – не колючий стальной насест –

бесконечные, как сплошная эта стена,

кафкианские  будни; вставай и неси свой крест

отрешенья от смыслов, падения в бездну сна.

А когда не увидишь ни солнца уже, ни звезд,

ты поймешь, что сбежать отсюда тебе не успеть…

Слышишь? – ржавые цепи скрипят. Поднимается мост.

Мир закрылся. От жизни осталась смерть.

 7. 

Прощай, умытая Европа!

Тебя почти уже и нет…

Твоя кадриль на три притопа,

твой венский вальс, твой менуэт,

твой нежный Шуман в птичьем гаме,

твой резвый Моцарт на воде…

Прощайте! Вы покуда с нами,

но скоро будете нигде.

Пропела и оттанцевала

свой век… И кодой – карачун.

И Гайдн крадется вдоль дувала,

задув последнюю свечу. 

8.

Живешь, как и все, в ногу с веком.

А сколько его там осталось?

Смерть шарит по нашим сусекам,

где прячутся нежность и жалость.

Дождь падал на Падую скудный.

Ты помнишь ли, как мы плутали

в той Пинакотеке безлюдной,

пока не нашли, что искали?

«Так смертный не может! Не может!» –

о чем я, пылая, сгорая…

Кого моя грусть потревожит?

Кому моя просьба немая:

«Пускай мы уже только тени,

и нам Ты давно не мирволишь, –

оставь нам Мадонну Мантеньи.

Мадонну  Мантеньи! Всего лишь.

И если нас в мире не станет, 

хоть кто-нибудь в самом начале

иного пути нас помянет

и скажет: «Они что-то знали…»

9.

Мат в три хода. Все пешки – в расход.

Королю – одинокая старость…

Эту партию выиграет тот,

кто поставил на зависть и ярость.

И не Патмос последних времен,

и не грохот ночных эшелонов –

ты уйдешь под малиновый звон

сладкозвучных своих карильонов.

Как сияли твои витражи!

И какая музыка звучала!

Для кого этот бисер, скажи,

ты столетьями щедро метала?

Затухает соната в с-dur,

солнце Реймса во мгле догорает…

На доске не осталось фигур.

Игры кончились. Кнехт умирает.

 ***

Пританцовывал, подпрыгивал,

с подбородка пену стряхивал;

ножкой левою подрыгивал,

ручкой правою помахивал.

С визгом расчленял историю

не по долгу – по призванию,

и склонял аудиторию

к добровольному признанию.

Чем гордишься ты, юродивый –

вашей догмы вязким ливером?

О каком таком народе вы

так пеклись, что чуть не вымер он?

От Кавказских гор до полюса

как земля вас только вынесла:

ваши умыслы без помысла,

ваши замыслы без вымысла?

АКТЕРЫ

Белый тюль, черный бархат и серая вата…

И герой в одночасье кончает собою,

и под сцену летит навсегда без возврата.

Не твое ль, Персефона, там царство ночное?

Мед густеет, воск тает. И плачут актрисы:

он упал, он пропал, он скончался… И что же? –

вот выходит живой из-за левой кулисы…

Это– сцена!..

" Ну, то есть, как будто похоже

на тягучую жизнь без ремарок, кавычек,

где надеждой живем и подобиям верим…

Есть скрипучая правда ключей и отмычек,

отпирающих темные ржавые двери.

Там подъем или спуск? Или сразу – лужайка?

Папа Карло, куда их все тянет и тянет?

По проходам снует разноликая стайка;

бубенцами звенит, и галдит, и шаманит.

Сколько раз понарошку они умирают!

Но воскреснув опять на подмостках забытых.

и смеются, и бегают дерзко по краю,

и рыдают навзрыд в ярком свете софитов.

 ****

С каждым днем невыносимей новости

и глупей реляции и схолии.

Нет причин для радости. От гордости

надуваться нет причин тем более.

Эта часть симфонии затвержена 

назубок. Иголка спотыкается

через такт: пластиночка заезжена…

Ничего у нас не получается.

Эта часть истории закончена;

если правильней сказать, загублена.

И окно как будто заколочено,

а еще точней –  не допрорублено.

От загона тропка и  до выгона;

вот и всё. В другое и не верится…

Эта часть судьбы уже отыграна.

Счет не в нашу пользу, разумеется.

** * *

 «Великое Может Быть…»

     Франсуа Рабле

Не отыщешь панацею

от сомнений и тревог.

Всяк свою теодицею

тайно  сочиняет впрок.

Так почто скулишь и нудишь,

вопрошая у небес:

кем ты будешь, если будешь?..

Кем угодно, вот те крест!

Будешь тихим, будешь резвым.

Мудрым будешь и тупым.

Будешь пьяным или трезвым,

Будешь добрым, будешь злым.

Будешь жить среди развалин

или в горних строить дом.

Будешь славен и бесславен;

и овцой и овчаром.

Будешь навсегда свободным

или навсегда пленён…

Будешь сытым. И голодным

будешь.  И в конце времен

тело к боли приохотишь,

душу робкую  – к любви…

Будешь, будешь, кем захочешь…

Но пока еще – живи!