Три маски Ромена Гари

Думаю, никто из нас не смог бы выдержать

собственного взгляда, не опустив глаз

                                                            Ромен Гари

2 декабря 1980 года в парижской квартире знаменитого французского писателя Ромена Гари раздался выстрел. Приехавшая полиция констатировала смерть. Убийство было исключено сразу: на столе лежала предсмертная записка, написанная рукой создателя трех десятков романов, - рукой, в которой сейчас был зажат револьвер. Пуля пробила горло.

Почему романист, находившийся на вершине славы, лауреат Гонкуровской премии, обладатель блестящего таланта, решил свести счеты с жизнью? Записка ответа на этот вопрос не давала. В ней, в частности, были следующие строки: “Можно объяснить всё нервной депрессией. Но в таком случае следует иметь в виду, что она длится с тех пор, как я стал взрослым человеком, и что именно она помогла мне достойно заниматься литературным ремеслом.”

Полиция не стала разбираться в мотивах случившегося, выискивать возможные нравственные травмы. Да это в ее компетенцию и не входило. В интеллектуальных кругах французской столицы обсудили происшествие – и успокоились. А через полгода… Через полгода взорвалась мина замедленного действия, заложенная покончившим с собой писателем. К тому, поразившему Францию, взрыву мы еще вернемся.

Когда я впервые прочел книги Ромена Гари, то парадоксальность его мышления, его, казалось, неистребимое жизнелюбие, пробивающее себе дорогу сквозь хитросплетения самых замысловатых сюжетов, породили во мне, наряду с восхищением, смутное беспокойство. Захотелось понять, что произошло, где таятся скрытые причины трагического финала. Я узнал, что накануне, он вроде бы и не помышлял о смерти. Но на человека импульсивного, действующего под влиянием момента, он явно не похож. Что же тогда? И я решил присмотреться к нему повнимательней. Прошел и по безупречным, и по шатким ступеням его биографии. Заглянул, насколько возможно, за ширму известных фактов и публичных высказываний. Изучил документы, - а для писателя это, не в последнюю очередь, и его книги.

И выстроил возможные версии.

Ромен Гари

 Версия первая: ЛЮБОВЬ

Неисповедимы пути господни. Для того, чтобы два совершенно разных человека, родившихся на расстоянии в 9000 километров и 24 года друг от друга, встретились и соединили свои судьбы, нужна головокружительная цепь случайностей.

Айова – спокойный и патриархальный штат на Среднем Западе Америки. А Маршаллтаун – один из его типичных небольших городков, которые обычно на картах обозначают значком “от 15 до 25 тысяч жителей”. Джин Сиберг, появившаяся здесь на свет в 1938-м, не ощущала в детстве никаких комплексов, никакой зависти к жителям огромных мегаполисов; ей было хорошо и уютно в родном гнезде. А когда в 1956-м она заканчивала школу и выпускники оценивали жизненные перспективы одноклассников, они отдали свои голоса и первое место в опросе Джин – как имеющей шансы добиться наибольших успехов. Девушка восприняла аванс товарищей без особого волнения и сделала очередной запланированный шаг – стала студенткой университета Айовы.

И покатилась бы ее жизнь дальше по накатанной для молодых провинциалок колее, если бы в тот же год ей не попалось на глаза интригующее объявление. В нем сообщалось, что известный голливудский режиссер Отто Преминджер ищет исполнительницу на главную роль в фильме “Святая Жанна”. Отбор идет уже несколько месяцев, просмотрено 18 000 претенденток, но режиссер до сих пор ни на ком не остановился. Джин приходит в голову естественная, хотя и смелая мысль: а почему бы и ей не попробовать? Она мчится в Лос-Анджелес и … Преминджер облегченно вздыхает: героиня найдена!

Начинаются съемки. Джин отличается не только красотой, но и самоотверженностью, выкладываясь в каждой сцене. Она настаивает на том, чтобы костер, на котором будут сжигать ее – Жанну д`Арк – был настоящим. Кадры пылающей на костре героини производят ошеломляющее впечатление – такого реализма в кинематографе еще не было. А фильм в целом успешно проваливается – и в критических рецензиях, и в прокате. Первый блин юной дебютантки выходит комом. Что ж, неудачи случались и у более великих постановщиков.

Преминджер не сдается. Он поверил в эту девчонку. Режиссер делает поворот на 180 градусов. Из далекого средневековья он бросается в жгучую современность – к нашумевшему роману “Здравствуй, грусть!”. Всего несколько лет назад он вышел из-под пера девятнадцатилетней студентки Франсуазы Саган и стал бестселлером не только на родине – во Франции, - но и во всём западном мире. Книга об ощущениях молодой, здоровой, жизнерадостной девушки, принимающей без проблем то, что приносит ей каждый новый день – радость, удовольствия, любовь. Своеобразный вызов ханжеству и традиционной католической морали.

Преминджер отдает главную роль в фильме Джин Сиберг. Лента получается намного удачнее предыдущей, но до признанных голливудских див девочке из Маршаллтауна еще ой как далеко. И тут фортуна, до тех пор лишь поддразнивавшая начинающую актрису, выкинула неожиданный фортель.

Группа французских кинокритиков выступает с манифестом, в котором заявляет, что кино не должно сводиться к развлечению досужей публики, оно может и обязано заставлять думать, побуждать к действию. А в доказательство они сами снимут такие кинокартины. И действительно снимают их. В 1959 году появляются практически одновременно три ленты – “400 ударов” Франсуа Трюффо, “На последнем дыхании” Жан-Люка Годара и “Хиросима, любовь моя” Алена Рене. Все три – необычные по построению, нестандартные, насыщенные метафорами. О новом подходе сразу стали говорить, как о крупном явлении в кинематографе, оно получает название “Новой волны”. Одному из фильмов этой тройки, “На последнем дыхании”, суждено было сыграть особую роль в жизни поколения 60-х.

Это история любви Патриции, юной американской журналистки, продающей на парижских улицах “Нью-Йорк Геральд Трибюн”, и Мишеля – бывшего статиста на одной из итальянских киностудий, а теперь, во Франции, крадущего, по случаю, автомобили. Мишеля ищут, - спасаясь от погони, он убил полицейского и вынужден скрываться. Но бежать из Парижа не хочет – без Патриции. Он любит ее. А она – она сомневается в своей любви и потому выдает своего друга полиции. И только сделав этот шаг, понимает, что тоже любит Мишеля. И бежит, бежит за ним, пытающимся уйти от преследования, - бежит, стараясь догнать. И догоняет – когда сраженный пулей, он падает на парижской улице, успевая только произнести свои последние слова…

На роль Патриции режиссер пригласил практически незнакомую европейскому зрителю американку Джин Сиберг, которая приглянулась ему в фильме по повести Ф. Саган. А роль Мишеля Годар отдал никому не известному молодому французскому актеру по имени Жан-Поль Бельмондо. Триумф, с которым картина прошла по европейским экранам, трудно описать. Обаяние, раскованность, манера поведения героев захватили молодежь. Фильм мгновенно стал культовым. Мало кому из посетительниц кинозалов удалось избежать соблазна сделать такую же стрижку, как у героини годаровского фильма. Прическа “под мальчика” – это был фирменный стиль Джин Сиберг, который она сохранила на экране.

Джин Сиберг и Жан-Поль Бельмондо в фильме Жан-Люка Годара «На последнем дыхании». 1960

Между тем, французский воздух сделал свое дело: в 1958-м Джин вышла замуж за недавнего адвоката, а ныне начинающего режиссера Франсуа Морея, поразившего ее своими изысканными манерами. Успех в картине “На последнем дыхании” в одно мгновение превратил ее в кумира десятков тысяч поклонников. На ее поведении это никак не отразилось. А вскоре они с мужем отправляются в Америку – конечно же, в Лос-Анджелес, в Голливуд. Морей как добропорядочный и законопослушный гражданин считает необходимым отметиться во французском консульстве. Они оставляют там свои визитки, и через несколько дней Генеральный консул Франции г-н Ромен Гари приглашает их на ужин.

Джин Сиберг кое-что слышала о консуле еще в Париже. Он писатель, совсем недавно, в 1956 году, получил Гонкуровскую премию за роман “Корни неба”. В нем он защищает африканских слонов. Этих красавцев, добродушных гигантов, безжалостно истребляют. Расстреливают белые охотники за слоновой костью. Убивают коренные жители – из местных племен, - ибо того требует давний обычай: только убив слона, чернокожий юноша становится мужчиной. И кажется – невозможно прорвать жестокую и замкнутую цепь наживы и суеверий, которой люди окружили беспомощных животных и несут им смерть.

Книга Гари была криком о помощи, призывом сохранить уникальную природу Африки. Такая позиция писателя нашла отклик в душе Джин, она сама всячески стремилась облегчить участь обездоленных и притесняемых. С юношеских лет помогала, как могла, индейцам из некоторых резерваций, расположенных неподалеку от ее родного Маршаллтауна. И поэтому, приняв приглашение официального представителя Франции, она направляется с мужем в ресторан, предвкушая интересное знакомство и встречу с единомышленником.

Ужин, как обычно, начинается с взаимного представления и обмена любезностями. Консул рад приветствовать месье Морея и столь юную и талантливую мадам Морей. Ромен Гари производит на Джин сильное впечатление. Красивый, обаятельный мужчина. Прекрасный собеседник. К концу ужина она ловит себя на том, что увлечена. А Ромен Гари видит перед собой молодую женщину потрясающей красоты, с умным взглядом и изумительной фигурой. И понимает, что сражен – наповал. Тем более, что американская француженка на 24 года моложе его. Ужин заканчивается, но роман только начинается.

События развиваются не так стремительно, как хотелось бы обоим. Но – чему быть, того не миновать. В 1960-м Джин расстается с Франсуа Мореем. Ромен Гари тоже разводится со своей первой женой – Лесли Бланч. Кроме того, он уходит с дипломатической службы, чтобы быть свободным и самому распоряжаться своей жизнью. 1962-й становится поворотным в их судьбах – теперь они вместе. Через год на свет появляется сын Александр-Диего. Впрочем, его будут звать просто Диего.

Всех, кто видит их в последующие несколько лет, не покидает впечатление семейной идиллии. Как-то в одном из парижских ресторанов у них берут скоропалительное интервью. Джин, кажется, удивляется сама себе:

- Я никогда не подозревала, пока не приехала сюда, что кто-то может быть действительно приятен тебе в течение многих лет.

Ромен Гари улыбается, он очень смахивает на Пигмалиона, создающего свою Галатею и весьма довольного результатом:

- Вам бы следовало увидеть, что я дал ей читать. Пушкин, Достоевский, Бальзак, Стендаль, Флобер…

- Мадам Бовари! – с легкой издевкой комментирует Джин. – Такой была бы и я, если бы осталась в Маршаллтауне на один день дольше…

Гари подыгрывает ей:

- Она абсолютно потрясающая читательница! Она всегда дочитывает книгу до конца.

- За исключением пары твоих, милый, - парирует Джин…

Ромен Гари, Джин Сиберг и их сын Диего в парижском аэропорту Орли

Сиберг постоянно занята на съемках и в Голливуде и во Франции. Гари сам становится кинорежиссером. Он пишет сценарий по своему рассказу “Птицы прилетают умирать в Перу” и в 1968-м снимает фильм с Джин в главной роли. После попытки французской цензуры запретить картину она все-таки выходит на экран. Правда, без особого успеха.

И всё бы хорошо, но Джин Сиберг, с юности проникшаяся сочувствием к угнетаемым, включается в активную борьбу за равноправие американских негров. Она участвует в работе каких-то комитетов, выступает на массовых акциях, отдает свои деньги различным негритянским организациям. Ее муж не против такой деятельности. Наоборот, он тоже убежденный противник расизма. Но, в отличие от жены, он намного опытнее и трезво оценивает события. Знает, сколько горлопанящих проходимцев примазывается к любому правозащитному движению. Он видел черных “деятелей” в Африке. Но всего этого он не может объяснить Джин. Не потому, что не хочет. Джин бескорыстна и наивна. Она свято верит в честность людей и чистоту их помыслов.

В 1969 году Ромен Гари пишет роман “Белая собака”. Пересказывать роман – пустое занятие. И все-таки я рискну это сделать, кратко коснувшись лишь одной, но главной линии сюжета. Потому что “Белая собака” – описание реальных событий, происшедших с автором и его женой за год до того – в 1968-м.

Они жили тогда в Лос-Анджелесе. Их дом был полон всякой живности – кошки, собака, птицы. Однажды их пес Сэнди привел с прогулки приятеля – приблудную немецкую овчарку с седеющей шерстью. Гость отличался добродушным нравом. Гари оставил его у себя и дал ему русское имя – Батька. В один из дней работавший в кабинете хозяин услышал во дворе яростный лай и рычание. Он выскочил – за оградой стоял испуганный работник, явившийся чистить бассейн. Мужчина был черным. Быстро выяснилось, что Батька, дружелюбно воспринимающий белых, мгновенно звереет и бросается на любого черного, готовый его загрызть.

Гари узнал, что он приютил бывшего полицейского пса, специально натренированного для нападения на негров. Это было ужасно. В доме постоянно крутились активисты негритянских организаций. А Джин, как и Ромен, успела привязаться к собаке.

Неподалеку от Лос-Анджелеса, в Сан-Фернандо Вэлли, находился частный питомник Джека Карратерса. Джек занимался дрессировкой животных для киносъемок. Гари был знаком с ним и попросил Карратерса забрать Батьку, чтобы отучить его от страшного навыка. Джек отказывался – собака слишком стара, ей 7 – 8 лет, ничего не получится. Но Гари уговорил его попробовать.

Среди служителей питомника выделялся черный уборщик по кличке Киз. Конечно, Батька бросался на него, когда тот приближался к его клетке. Кончилось тем, что однажды Киз надел защитную одежду, вошел в клетку и избил Батьку до полусмерти. Гари забрал пса, лечил его, но потом вернул в питомник – Киз обещал “исправить” его, не применяя силу.

В это время к Джин является группа белых юношей, настроенных против войны во Вьетнаме. “Мы сжигаем вьетнамцев напалмом, - говорят они. – Люди воспринимают это равнодушно. Мы хотим пробудить их, ударить по чувствам. Для этого мы собираемся взять нескольких собак, поджечь их и пустить по городу перед телекамерами. Мисс Сиберг, вы понимаете всю важность этой гуманитарной акции и дадите нам свою собаку”. От потрясения Джин потеряла дар речи.

“…Шел 1968-й год, если вести отсчет от Иисуса Христа”, печально замечает Гари. Самое поразительное, что такую акцию всё же провели потом в нескольких городах. Газеты писали о ней в ноябре 1969-го…

Проходит некоторое время, и Ромен Гари с радостью видит, что его Батька проявляет симпатию к чернокожему уборщику и его сыну, они свободно заходят к нему в клетку. Киз уговаривает Ромена и Джин отдать собаку ему; они, после некоторых колебаний, соглашаются. Гари уезжает по делам в Париж, а, вернувшись, спешит наведать жилище Киза, где теперь обитает его пес. С ним отправляется один известный литературный агент, которому хотелось бы заполучить эту собаку для охраны своего особняка.

Посетители приблизились к дому Киза. Позвонили. Дверь открылась – и выскочил Батька. Налетев на не ожидавшего атаки агента, он повалил его и попытался схватить за горло. Гари бросился на помощь, но пес укусил и его. С трудом отбившись, лежа на земле, бывший хозяин собаки взглянул внутрь дома – и заметил Киза. Негр стоял в глубине, довольный, руки в карманах, – и смеялся. Жуткая догадка пронзила Гари: Киз переориентировал пса – теперь он кидается на белых.

“Я поднял голову и увидел глаза моей матери, глаза верной собаки.

Батька смотрел на меня. На войне я видел предсмертные муки своих товарищей, но если мне надо будет вспомнить, каким может быть выражение страдания, отчаяния, непонимания, я буду искать его в этом взгляде.

Внезапно он задрал морду вверх и испустил душераздирающий вой, полный темной скорби. Через мгновение он выскочил вон.”

Он мчался через весь город. Полиция, которая приехала на место происшествия, передала по рации, чтобы задержали бешеную собаку. Но им не удалось сделать этого. Батька бежал к своему дому.

“Я увидел его двадцатью минутами позже на руках у Джин. На его теле не было ран. Он свернулся клубком перед нашей дверью и умер”.

Вот такая история.

О том, что происходило дальше, Ромен Гари не написал романа. А события эти оказались трагическими. Как и следовало ожидать, Джин вскоре получила первые “знаки благодарности” от своих черных друзей, которых защищала, которым отдавала большую часть своих денег. Однажды она нашла своих кошек отравленными. Позвонили и сказали, что она – следующая на очереди. И пригрозили: “Не лезь не в свое дело you, white bitch, ты, белая сука!” Изуродовали ее машину. Стреляли в окна кухни. Она закрывала на всё глаза и продолжала верить в свою правоту.

Безусловно, расовая дискриминация, начиная с рабства черных невольников, - одна из самых постыдных страниц американской истории. И борьба за равноправие всех, вне зависимости от цвета кожи – дело благородное. Однако некоторые детали этой борьбы, позиции и действия некоторых ее участников во второй половине 20 века никак не могут быть оправданы.

В 1969 году Джин оказалась в ловушке. За ней установило слежку ФБР. Ее телефон прослушивался. Причиной стала поддержка актрисой “Черных пантер”. Об этой организации стоит сказать особо, ибо она явилась одной из провозвестниц того, что мы сегодня называем “черным расизмом”.

“Черные пантеры” возникли в 1966 году в Окленде, рядом с Сан-Франциско. Молодые негры Хью Ньютон и Бобби Сил заявили, что создают свою “революционную организацию” с целью патрулирования черных гетто для защиты от произвола полиции. Они привлекли молодежь, установили у себя должности “премьер-министра”, “министра обороны” и др. И сразу стали вести себя агрессивно – ездили за полицией и пытались спровоцировать ее на активные действия, чтобы иметь повод действовать самим. Очень быстро они превратились в группу марксистко-террористического типа. Приняли программу из 10 пунктов, в которую, в частности, входили: призыв ко всем черным вооружиться; призыв отвергнуть все санкции и законы т. н. белой Америки; требование освободить всех негров из заключения, а также – уплатить компенсацию черным за столетия их эксплуатации белыми. Первоначальная цель была забыта. По всей стране они создавали свои ячейки, к концу 60-х насчитывавшие 2000 членов. Ввели обязательное чтение “красных книжек” Мао. “Черные пантеры” выдвинули лозунг “Нет миру!” с белыми. Совершили ряд террористических актов в Калифорнии, Нью-Йорке и Чикаго. За четыре года, с 1966 по 1970, они участвовали в 48 перестрелках с полицией, в которых погибали и полицейские и “пантеры”. Еще через пару лет большинство негритянских лидеров отказались иметь с ними дело.

Поскольку политкорректность к тому времени еще не успела войти в моду и вещи назывались своими именами, то стоявший по главе ФБР Эдгар Гувер заявил, что “Черные пантеры” представляют самую большую внутреннюю угрозу безопасности Соединенных Штатов. Джин Сиберг действовала на нервы шефу ФБР. Его можно понять – кинозвезда, кумир многих и в США и в Европе, поддерживает террористов. Это поднимало имидж “Черных пантер” – люди зачастую склонны больше прислушиваться не к фактам, а к тому, что говорят о них разные знаменитости. Даже, если те знают проблему поверхностно и выдают черное за белое, исходя из своего экстремального либерализма.

К сожалению, Сиберг пропускала мимо ушей доводы разума, а мимо глаз – очевидные вещи. Она связалась с чернокожим активистом Хакимом Джамалем, недавно перешедшим в ислам. Стала его любовницей и непрерывно снабжала деньгами, несмотря на то, что Джамаль третировал ее и издевался над ней. Потом во время съемок в Мексике нашла еще одного борца за свободу – молодого революционера Карлоса Наварру и бросилась в его объятия. Этот порыв не прошел бесследно - актриса забеременела. С этим известием она явилась к мужу. Ромен Гари любил Джин, однако из-за выходок жены он уже начинал становиться посмешищем в глазах знакомых. И все-таки, хотя они стояли на пороге развода, Гари предложил заявить, что это его ребенок.

Между тем, Гувер переходит к действиям. Он дает тайную команду своим подчиненным: упрямую актрису нейтрализовать. Но метод, который при этом применяет шеф ФБР, откровенно грязный, нечистоплотный, недостойный не только руководителя такого ранга, но вообще любого приличного человека.

Время действия – вторая половина 1970 года. Джин Сиберг на седьмом месяце беременности. Гувер сочиняет легенду, что отцом будущего ребенка является один из главарей “Черных пантер”. Затем с помощью своих агентов в Калифорнии, в частности, в Сан-Франциско, организует “утечку информации”. Появляются сенсационные статьи – в “Лос-Анджелес Таймс” и в журнале “Ньюсуик”. Слухи мгновенно становятся новостью номер один в Голливуде. Многие отворачиваются от Джин. Она в нервном шоке. Потрясение приводит к преждевременным родам. 23 августа 1970 г. на свет появляется девочка. Ей дают имя Нина – имя матери Ромена Гари. 25 августа девочка умирает. На следующий день Джин Сиберг созывает пресс-конференцию. Она предъявляет шокированным журналистам свое мертвое дитя. Девочка – белая.

Секретный циркуляр ФБР о дискредитации Джин Сиберг

ФБР не успокаивается и продолжает травлю актрисы. Ромен Гари увозит жену в Париж. Но трагедия ввергает Джин в психическую депрессию, от которой она уже никогда не оправится. Ее брак с Гари распадается. Она еще, словно по инерции, продолжает сниматься. Ее последний фильм появляется в 1976-м. Она еще в третий раз, в 1972-м, выходит замуж – за режиссера Денниса Берри. Но депрессия не отпускает ее, сидит в ней, ходит за ней по пятам. Каждый год, в годовщину смерти своей дочери, она пытается покончить с собой. В 1978-м она бросается под приближающийся поезд метро – и чудом остается живой. Теперь она живет в Париже, черные забыты, зато у нее появился другой объект для опеки – алжирцы. Она связывается с одним их них, Ахмедом Хасни, который становится ее любовником.

Все эти годы Ромен Гари занят своей литературной деятельностью, но не упускает Джин из виду. Его дом всегда открыт для нее. Они довольно часто общаются, иногда она, по просьбе Гари, помогает ему в разных делах. В последнее время он содержит материально и бывшую жену и ее любовника. Психическая травма побуждает ее подолгу находиться в клиниках.

30 августа 1979 года Джин уходит из дому и куда-то пропадает. В эти дни у Ромена Гари торжественное событие – премьера фильма по его недавнему роману “Свет женщины”. 8 сентября в припаркованной на одной из улиц машине находят труп Джин Сиберг. Она лежит на заднем сиденье, полуголая, завернутая в одеяло. Высказывается мысль про “алжирский след”. Врачи устанавливают диагноз: смерть наступила в результате передозировки алкоголя и барбитуратов. Полиция получает данные о подозрительных действиях Хасни и его друзей, но убедительных доказательств их вины обнаружить не удается...

На траурной церемонии среди 200 присутствовавших – три бывших мужа, сын, Ахмед Хасни, Жан-Поль Бельмондо. Прощание началось с зачтения на английском стихотворения, которое Джин написала, когда ей было 18:

I went through the woods for a walk in the rain

And as I walked my soul was freed from pain…

(Я шла через лес под дождем, не спеша,

и освободилась от боли душа…)

Наступает 1980 год. Гари внешне спокоен. Публикуется его последний роман – “Воздушные змеи”. Он приводит в порядок свои дела. Завершает то, что откладывал на потом. 2 декабря раздается роковой выстрел. Предсмертная записка, о которой уже упоминалось, начиналась, между прочим, с такой фразы: “ Никакого отношения к Джин Сиберг. Ревнителям культа разбитых сердец обращаться по другому адресу”. Этими словами Гари выдает себя с головой. Они подтверждают, что он думал о ней – думал до последней минуты. И продолжал любить, хотя она уже не принадлежала ему. А когда ее не стало, жизнь потеряла для него смысл.

Надо сказать, что у французского романиста Ромена Гари было во многом уникальное отношение к прекрасному полу – он действительно считал его прекрасным. Не на словах, а на деле. Он умел ухаживать и ценить в женщине женщину. Он обладал неотразимым шармом, а его манера поведения и репутация автора захватывающих романов создавали ему ореол особой мужественности, притягивали к нему. И не одна из его многочисленных знакомых имела возможность убедиться в его достоинствах.

Сексуальность – естественное проявление человеческой натуры, заложенное в нас природой. Она так же нормальна, как желание есть, пить, спать. Проголодался – перекуси. Иными словами, каждый имеет право даже на “чистую” сексуальность, без любви. И супружеские узы этому не помеха. Ведь и во время обеда нередко хочется попробовать то, что едят за другим столиком. Примерно так можно было бы истолковать философию, на основе которой нередко выстраивал отношения своих героев Ромен Гари. И сам поступал так же. «Смена караула» в его спальне считалась обычным явлением. Трудно сказать, было в этом заложено что-то биологическое или оно шло от неуемности его творческой натуры.

Такой была его первая маска, которую он гордо носил три десятка лет, и, казалось, никакой буре не под силу сорвать ее. Но пришел час – и она, как пушинка, слетела с него под легким дуновением бриза по имени Джин Сиберг. Слетела – и затерялась где-то на просторах семидесятых. Как раз в их середине, в 1974-м, Гари дал большое интервью – единственное в своем роде – другу юности Франсуа Бонди. Получилась целая книга, названная “Ночь будет спокойной”.

Знаменитый автор признается, что живет замкнуто, лишь несколько раз в году выбирается на приемы, куда его приглашают. А потом возвращается к себе, к своей Мисс Одиночество-1973 или 1974.

- Ты был счастлив? – спрашивает Бонди.

Гари отвечает неуверенно:

- Нет… Да. Не знаю. Между подаграми.

- Что было для тебя счастьем? – уточняет Бонди.

И Гари открывается:

- Когда я лежал, слушал, ждал, а потом слышал, как поворачивается в замочной скважине ключ, скрипит дверь, я слышал, как она разворачивает на кухне пакеты, зовет меня, чтобы узнать, дома я или нет, я не откликался, лежал и улыбался, и ждал… Я был счастлив, внутри меня что-то мурлыкало… Я очень хорошо это помню…

Этим заканчивается интервью. Ни один, ни другой не назвали имени той, о которой вспоминает Гари. Бонди незачем было спрашивать, он его знал.

А начиналось интервью с такого заявления писателя о своем псевдониме: “”Гари” означает по-русски “Гори!”, в повелительном наклонении, есть даже старая цыганская песня, в которой это слово служит припевом…” За долгие годы в памяти могла стереться разница между цыганской песней и романсом. Но упомянул о нём Гари не случайно. Есть строки, которые трудно забыть.

Гори, гори, моя звезда,

Звезда любви приветная,

Ты у меня одна заветная,

Другой не будет никогда.

Другой не будет. Никогда.

 Версия вторая: БЕГСТВО ОТ САМОГО СЕБЯ

Уже первые подступы к биографии Гари оборачиваются неожиданностями и сюрпризами. Знаменитая энциклопедия Британика и не менее именитая Американа сообщают, что Ромен Гари родился 8 мая 1914 года в Вильно (нынешнем Вильнюсе). Между тем, он сам утверждает, что место его рождения – Москва. Одни говорят, что его настоящая фамилия Касев, другие – Кацев. Об отце ходят разноречивые слухи. А сколько придумано о матери!

Называются и разные даты и маршруты ее переездов с сыном, хотя три города, где они прожили по нескольку лет, фигурируют неизменно – Вильно, Варшава, Ницца. При этом почему-то первые два из них проходят как промежуточные на пути во Францию. Но если Гари, как он утверждает, родился в Москве, то не проще ли было ехать оттуда прямиком в Париж? А почему они рвались именно во Францию и к тому же в Ниццу? И вообще, что подтолкнуло их уехать за границу, а не остаться там, где веками жили их предки? Вопросов масса, и, разумеется, точность ответов на них важна для оценки судьбы романиста и его творчества.

Интересовавшая меня биография как бы разделена надвое невидимой линией. Жизнь Гари как писателя уже в значительной степени была на виду. Дописательский же период тонет в сумраке недомолвок и неопределенностей. Очевидно, что на основе противоречивых, порой взаимоисключающих сведений, мелькающих в различных источниках, невозможно нарисовать достоверную картину становления юного Ромена Гари. Кое-какие первоначальные факты удается узнать из архива еврейской общины Вильнюса. Главным же критерием истины остаются книги и интервью самого писателя. Наиболее насыщенный в этом отношении – роман “Обещание на рассвете”. Но многие фрагменты и штрихи можно выловить и в других произведениях, особенно в “Псевдо”.

Итак, попробуем воссоздать истоки и начало пути.

Жил во второй половине 19 века в славном русском городе Курске часовых дел мастер Иосиф Овчинский. Как и положено в обычной еврейской семье, один за другим появлялись дети. После шестого решили остановиться. Судьбы наследников часовщика складывались тоже традиционно. Наследства, как такового, естественно, не было, и выраставшие дети подчинялись заведенному порядку, создавая свои семьи – очередные очаги еврейской бедноты. Хотя и бывали отклонения. Одна дочь вышла замуж за горячо любимого суженого, а тот наградил ее сифилисом. Молодая жена сошла с ума. Другую дочь изнасиловал казак (совсем, как в “Конармии” Бабеля, замечает Гари). А третья – Нина – ушла из дому в 16 лет. Она отличалась необыкновенной красотой и решила, что ее призвание – сцена.

Довольно быстро выяснилось, что красота и актерский талант не всегда совпадают. Но Нина – играла, и несмотря на второстепенные роли, несмотря на нелегкую долю рядовой артистки, не бросала любимое ремесло. Это была ее жизнь – провинциальные труппы, маленькие московские театрики, частые гастрольные поездки. Где-то в пути появилась семья – увы, краткосрочная. Замужество оказалось неудачным. Конечно, и потом бывали увлечения и даже большая любовь. В 1914-м родился сын, которого она назвала Романом. Собственно, этот момент и является настоящим началом биографии будущего французского писателя, прожившего удивительную и яркую жизнь. Но на некоторое время мы оставим его, чтобы обратиться к другому персонажу.

Сын курского часовщика, Илюша, оказался многообещающим молодым человеком. На его деловую хватку обратили внимание, результатом чего стал серьезный пост, который ему доверили в нефтяной компании в городе Вильно. Но как у всех Овчинских, его буйная фантазия и страсть к необычному не могли долго жить запертыми в клетке повседневного рутинного существования. Они требовали выхода, и Илюша выпустил их на волю. А поприще, на котором он дал им разгуляться, было старо, как мир, и всегда ново – игра.

Однажды Овчинский-младший увлекся настолько, что проиграл все вверенные ему деньги вышеупомянутой нефтяной компании. Потрясенные родственники не могли вынести такого позора. Братья и сестры, включая Нину, явились ночью в кабинет неудачливого игрока, связали его по рукам и ногам и сымитировали ограбление, покинув кабинет через окно и оставив открытым и без того пустой сейф. Руководство компании не то чтобы очень поверило в ночных грабителей, но решило судебное дело не возбуждать. Хотя с работы Илюшу выгнали. Унывать он не стал и через некоторое время подался в Германию. Однако там у него дела не клеились – видно, педантичные немцы существенно отличались от добрых и доверчивых жителей города Вильно.

И тогда брошенный не иначе, чем в небесах жребий повернул стезю искателя удачи на юг. После некоторых блужданий он оказывается в Ницце – самом теплом и туристском уголке Франции. На сэкономленные деньги он открывает ювелирный магазин, но не сразу укрощает свою игорную страсть. Следуют еще проигрыши, драматическая история с поджогом магазина и страховкой, пока, наконец, Илья угомонится.

Так выглядит семейная предыстория маленького Ромы в изложении самого Гари. Наверное, какие-то мелодраматические и детективные детали придуманы автором для большей выпуклости сюжетных линий. Но будем доверять писателю – ведь никто из родственников, прочитавших «Обещание на рассвете», никаких претензий или несогласия не высказал.

Теперь, когда перед нами прошли творческие искания самого энергичного из Овчинских, станут понятными далекие планы его сестры Нины в последующие годы.

Начнем с того, что Овчинские перебрались на запад Российской империи, в белорусское местечко Свенцяны, тяготевшее к Литве. Там у них были родственники, появились они и в Вильно. Поэтому в 1914-м Нина приезжает именно в Вильно. Однако разразившаяся вскоре Первая мировая война привела и к добровольному и к насильственному перемещению тысяч еврейских семей в восточные районы страны. Нина с маленьким Ромой оказывается в Курске, а потом пробирается в Москву.

Мальчику было всего три года, когда всё в России перевернулось. Революция. Гражданская война. Голод. Актерская профессия Нины пригодилась новой власти – ее берут в агитпроп, агитационные спектакли были тогда в моде. Ей это давало пропитание и крышу над головой. Нина разъезжает с труппой по городам и городишкам и повсюду возит за собой Рому. Выступления перед рабочими, солдатами, матросами. Тесная комнатушка в Москве, где, кроме них, ютятся еще три актерских семьи. И, наконец, в середине 1921-го – прощай, столица. Кажется, вся страна на колесах. Столпотворение на вокзалах, давка, мешочники, продуваемые вагоны. Но вот волна мятущихся людей спадает, можно вздохнуть с облегчением – остался последний рывок. Поезд идет на запад, к польской границе.

Роману – восьмой год. Голова обрита. На шее камфарное ожерелье – самое главное средство от вшей. Товарный вагон постукивает на стыках. Кажется, это тиф безустали отбивает свою страшную чечетку. На крупной станции Лида, совсем недалеко от границы, эшелон задерживают – карантин. Мать с сыном выбираются из города и бредут по полю по колено в снегу. Через четыре десятилетия Роман воспроизведет эту врезавшуюся в память картину в “Обещании на рассвете”. (Кстати, настоящее, нероманное имя его матери – Мина).

Вильно – уже и тот и не тот город, который беженцы покинули шесть лет назад. После немецкой оккупации власть здесь менялась чуть ли не каждый месяц. Но в начале двадцатых, после неудачи Красной Армии под Варшавой, Советской России пришлось уступить Вильно Польше. Мина Овчинская вернулась сюда, потому что больше деваться ей было некуда.

Район, где они обосновались с сыном, был, конечно же, еврейским. Здесь и вокруг жили люди, возвратившиеся в свой край, сумевшие убежать от голода и разрухи на негостеприимных российских просторах. Жили и местные, тоже бывшие подданные бывшей Российской империи. Привычный круг. И привычные проблемы – надо бороться за выживание.

Конечно, об артистической карьере и речи не могло быть. Мина хваталась за любую возможность, перепробовала десятки способов зарабатывать деньги. Одно из ее предприятий удалось таки раскрутить. Овчинские всегда отличались фантазией. Мать с сыном от руки, красивым почерком, написали массу проспектов следующего содержания: “На досуге бывшая директриса крупного парижского салона мод изготовляет на дому фасонные шляпы для узкого и избранного круга”. Проспекты разослали по почте по известным адресам. Потихоньку стали поступать заказы. Носить фасонные шляпы стало престижным, особенно после того, как Мина устроила встречу виленских дам с самим законодателем моды из Парижа Полем Пуаре. Разумееется, в то, что в качестве Пуаре выступил один ее знакомый актер, она взволнованных клиенток не посвятила.

Мать Ромена Гари Мина Кацева. Вильнюс, 1923 год

Всю силу своих чувств, всю неуемную энергию оставшаяся вне сцены сорокапятилетняя одинокая актриса Мина Овчинская устремила на сына. В том, что Рома – мальчик необыкновенно одаренный, она ни на минуту не сомневалась. Что ж, далеко не каждая мать задолго до того, как ее ребенок проявил хоть какие-то способности, решится заявлять, что ему уготовано великое будущее. Но если Мина была убеждена в гениальности Ромы, значит, у нее были на то веские основания. Скорее всего, связанные с личностью его отца, о котором, кстати, разговоры не велись – гда он и почему его нет с ними.

Итак, главное, для чего Мине Овчинской нужны были деньги, - это развитие талантов своего сына. Искала она в нём таланты настойчиво и неутомимо. Первой ее надеждой была музыка. И не просто музыка, а скрипка. Романа отвели к учителю. После нескольких уроков стало ясно, что обучение может привести к трагическому исходу – для педагога. Тот был в отчаянии, таких бездарных учеников он еще не встречал. С мечтой о мировой славе виртуоза-скрипача пришлось расстаться. Следующий выбор пал на балет. “Ты станешь новым Нижинским!” – провозгласила мать. Увы, балетом Роман овладел так же блестяще, как и скрипкой. Правда, у сына прорезались способности к живописи, но тут уже мать воспротивилась: к художникам она относилась крайне подозрительно. Отрежет еще себе ухо, как Ван-Гог.

Осталось единственное достойное поприще – литература. С 12 лет мальчик Рома стал писать – поэмы, рассказы, пятиактные трагедии. Всё это он посылал в журналы. Естественно, совершенно безрезультатно. Правда, был еще один вид искусства. Мина Овчинская безумно любила оперу. Но прослушав в исполнении сына “Ха-ха! Блоха!”, с грустью признала, что ему не стать новым Шаляпиным. Хотя с ростом у мальчика всё было в порядке, тут он Шаляпину не уступал. Недоставало всего лишь голоса и слуха.

С первых лет пребывания в Вильно у Мины Овчинской появляется тайная мысль – перебраться во Францию. Зародилась она под влиянием известия о том, что именно в этой стране обосновался Иван Мозжухин, замечательный артист российского кино. Но поначалу никаких возможностей осуществить свой замысел не представлялось. Шанс появился, когда брат Мины Илюша оказался в Ницце. Для того, чтобы получить необходимые документы и быть ближе к французскому консульству, мать с сыном переезжают в столицу – Варшаву. К тому времени там уже тоже жили Овчинские.

Надо заметить, что по уровню и качеству антисемитизма Польша смело могла бы бороться за первое место в Европе. Эта особенность являлась далеко не последней причиной, толкавшей в эмиграцию. Заманчивая, на первый взгляд, столичная жизнь не раз загоняла виленских провинциалов в неприятные ситуации. А ждать документов пришлось долго.

В 1928-м они, наконец, попадают в Ниццу. Сбылась самая заветная мечта Мины – она во Франции! Пляжи, автомобили, роскошная жизнь. На террасе отеля “Руаяль” играет цыганский оркестр. Но, к сожалению, здесь не дашь объявления, что ты бывшая директриса парижского салона. Мина снимает квартиру и, как не раз уже бывало, берется за любую работу. Бывает туго. Даже очень туго. Но Роман учится в лицее.

Теперь мечты матери приняли другое направление: ее сын станет великим писателем, дипломатом, он прославит Францию! Мина с давних пор хорошо владела французским, сохранив, разумеется, неистребимый московский акцент. Еще в Вильно она занималась с сыном языком, заставляла его заучивать наизусть басни Лафонтена, они вдвоем пели “Марсельезу” – Мина аккомпанировала на фортепиано. Таким образом, несмотря на влияние большой русской эмиграции в Ницце, Роман быстро и без проблем вписался в совершенно новый для него мир. В 1933 году он заканчивает лицей и поступает на юридический факультет университета в Эксе, столице Прованса.

Тем временем, мать устроилась управляющей небольшим отелем, точнее – пансионом. Ее финансовое положение поправилось, что позволило Роме после окончания первого курса перевестись в Сорбонну. Каникулы промелькнули быстро. Накануне отъезда в Париж Мина попросила сына пойти с ней в русскую церковь.

- Но я думал, что мы скорее евреи, - засомневался Роман.

- Это неважно, у меня там знакомый поп.

В этом тоже была вся Мина. Как замечает Гари, “моя мать верила в связи даже в своих отношениях с Всевышним”. В церкви они перекрестились, стали на колени перед алтарем. Мать шептала русские молитвы, просила Бога помочь ее сыну, дать ему силы, хранить от болезней.

 Потом было прощание, и перед тем, как надолго расстаться, мать предложила Роме присесть на дорогу и помолчать – по старой русской традиции.

Следующие пять лет насыщены до предела. Появляется первая публикация – французский еженедельник «Гренгуар» печатает рассказ “Буря”. Вскоре в нем же выходит второй рассказ. Получив звание лиценциата права, Роман однако не ищет работу юриста, а осуществляет свою давнюю мечту – становится курсантом летной школы в Салон-де-Прованс. Некоторое время после ее окончания служит иструктором, а потом его направляют в летную часть. И опять, понимая что их ждет долгая разлука, Роман навещает в Ницце свою мать. Она тяжело больна, у нее диабет. Но, как всегда, она настроена оптимистически и с больничной койки благословляет сына. Когда им доведется увидеться в следующий раз, не знают ни он, ни она.

Шло лето 1940 года. Танки Гудериана уже ползли по французской территории. Новоиспеченный французский гражданин Ромен Гари верил, что армия его страны разгромит немцев: “Кровь, доставшуюся мне от моих татарских и еврейских предков, подогревала непобедимая уверенность в будущем “моей” родины”. Но – поражение следовало за поражением, а маршал Петэн, коренной француз бог знает в каком поколении, уже сдавал родину Гитлеру. Только один человек призывал сражаться до конца – генерал де Голль. Он перебрался в Англию и собирал силы, чтобы продолжить борьбу с оккупантами.

Эскадрилью Ромена Гари перебросили в Северную Африку, и тут же новые, профашистские, власти запретили всякие полеты. Но молодой летчик не собирался выполнять приказы предателей. Он попытался угнать самолет, чтобы добраться до Англии – увы, не получилось. И всё же Гари удалось попасть на британское судно, вывозившее польских солдат – свободное владение польским и одолженная форма обманули бдительность английских моряков. Правда, он остался в Африке, в другом ее уголке, но зато его взяли в боевую авиацию – отсюда Великобритания тоже наносила удары в ответ на бомбежку своих городов. Войска Роммеля и итальянские подводные лодки в Средиземном море были важными целями. А потом, в разгар войны, его часть перевели в Англию, и Гари становится полноправным бойцом деголлевской “Сражающейся Франции”.

В то же время, используя каждую свободную минуту, он пишет свой первый роман, “Европейское воспитание”, – роман о борьбе польского сопротивления против гитлеровских оккупантов. “Я писал по ночам в хибарке из гофрированного железа, где мы помещались втроем… У меня коченели руки, изо рта в морозном воздухе валил пар, и мне не стоило ни малейшего труда воссоздать атмосферу польских заснеженных равнин, среди которых происходило действие романа. К трем-четырем часам утра я оставлял ручку, садился на велосипед и ехал выпить чашечку чая в офицерской столовой, после чего поднимался в самолет и промозглым серым утром вылетал с боевым заданием к яростно обороняемым целям. Почти всегда кто-нибудь из нас не возвращался. Однажды, вылетев из Шарлеруа и пересекая побережье, мы потеряли сразу семь самолетов. В таких условиях трудно было заниматься литературой. Да я и не занимался. Для меня это было лишь частью одной битвы…”

Добавим – особой битвы для Ромена Гари. Он воевал за мечту, которая только-только начала осуществляться – и попала под смертельный огонь. За то, чтобы его мать увидела свершение своих надежд. За свободную Францию. А еще – против Гитлера, который уничтожал его соплеменников по крови – русских в России, а евреев – повсюду. И в этом смысле корни его ненависти к фашизму были глубже, чем у его товарищей по оружию, французских летчиков.

Ромен Гари – летчик «Сражающейся Франции»

“Европейское воспитание” перевели на английский, и роман был издан в 1944 году. Книга имела большой успех, и сразу сделала известным имя молодого автора.

Теперь самое время поговорить о втором человеке, благодаря которому Роман появился на свет. В уже упомянутом интервью – книге “Ночь будет спокойной” – Франсуа Бонди задает вопрос:

- Твоя мать была русской еврейкой, она посещала попа, когда стремилась найти утешение в церкви. Твой отец принадлежал к греческой православной церкви, и я хочу прямо спросить тебя, действительно ли твоим отцом был Иван Мозжухин – без сомнения, величайшая звезда европейского немого кино двадцатых годов…

Прежде чем привести ответ Гари, несколько слов о Мозжухине. Он родился в семье богатого крестьянина, управляющего имением князя Оболенского в Пензенской губернии. Учился на юрфаке Московского университета, но бросил его ради театра. А потом на рубеже 10-х годов 20 века его увлек “Великий Немой”. Первый большой успех – в фильме “Жизнь в смерти” в роли главного героя, который убивает свою возлюбленную, чтобы забальзамировать ее и тем самым сохранить ее нетленную красоту… Блистательный характерный актер, он начинает работать с Протазановым, и их “Отец Сергий” по Л. Толстому, снятый в 1918 году, становится одной из лучших картин мирового дозвукового кинематографа. В 1920-м, имея за плечами уже 70 фильмов, он уезжает из страны и с друзьями создает свою студию под Парижем. Ленты, которые он снимает и в которых снимается в эмиграции – “Кин”, “Казанова”, “Покойный Матиас Паскаль” и другие, благодаря его таланту перевоплощения и потрясающей выразительности, - подлинные шедевры. Успех – это деньги, и масса знакомых и незнакомых помогает великому артисту их растратить. А его щедрость не знает границ. Но в кино приходит звук, и это оборачивается трагедией для Мозжухина. Слово в кадре не подчиняется ему и ставит точку на его карьере. А дальше – нужда, хвори, недуги. В начале 1939-го он умирает от болезни легких.

Итак, Ромену Гари задан вопрос, в котором уже почти содержится ответ – фразой, начинающейся со слов: “Твой отец…” Бонди акцентирует внимание на религии – он слышал, что еще в середине 30-х его друг принял католичество. То есть совершил уход от веры родителей. Но настоящий француз непременно должен быть католиком, а Ромен стремился стать настоящим французом. Но именно здесь Гари лукавит, уходит от прямого ответа – потому что он всегда был вне религии. Не католик, не православный, не иудей. Так что, казалось бы, уже неважно, кто был его отцом, и не стоит вспоминать о таких далеких временах. Однако Ромен отвечает:

- Ладно… Мозжухин, с которым она [мать] познакомилась до моего рождения, несомненно, был большой любовью ее жизни. Что же касается нашего родства, всё очень просто. После смерти матери в Ницце, одна русская дама забрала всю переписку между моей матерью и Мозжухиным, хранившуюся в семейном сундуке, в отеле Мермон… Она показывала письма всей русской диаспоре Ниццы… С этого момента слухи о том, что я – сын Мозжухина, из русской колонии в Ницце пошли гулять по всему свету. Но эти письма были священной собственностью моей матери. Никто не имел права совать в них свой нос. Мать никогда мне не говорила, что Мозжухин – мой отец, и, тем не менее, я часто видел этого человека у нас в отеле. Он появлялся в Мермоне всякий раз, когда снимался на Лазурном берегу…

Создается впечатление, что Ромен Гари оставляет вопрос открытым. Обманчивое впечатление. Спустя несколько минут, в ходе беседы, Франсуа Бонди характеризует друга так: “мозаика твоей личности составлена из разнородных элементов – русско-азиатского, еврейского, католического, французского…” - и Гари не возражает. Наоборот, он употребляет о себе выражение “моя еврейская половина”. Хотя в то же время на реплику Бонди: “Но ты наполовину еврей, ты можешь выбрать…” – имея в виду линию поведения – Гари остроумно замечает: “Наполовину еврей? Я не знаю, что это значит. Наполовину еврей – это наполовину зонтик…”

Так объясняет свое происхождение писатель. Но Гари – это его псевдоним. А приехал он во Францию под другой фамилией – Кацев. Откуда она? Кроме того, он – личность заитересованная, кто ж откажется иметь отцом звезду мирового кинематографа? Может, в его рассказах больше выдумки, чем истины? Все-таки, он романист, сочинитель.

Попробуем поискать независимые факты и свидетельства.

Ромен Гари появился на свет 8 мая 1914 года. Для того, чтобы это произошло, Иван Мозжухин и Мина Овчинская должны были бы встретиться в 1913-м. Где и как могли пересечься пути восходящей звезды экрана и актрисы второго плана – ответить однозначно трудно. Но возможностей для этого имелось немало – то ли оказались в одном спектакле, то ли увиделись на киностудии во время съемки массовки, то ли в артистическом кабаре свела их судьба. Актерское прошлое Мины Овчинской не вызывает сомнений. Она обладала культурой, далеко выходящей за рамки традиционного воспитания девушек в еврейских семьях. Знакомые Ромена, знавшие его мать в Ницце, отмечали, что у нее был хорошо поставленный голос и прекрасная классическая русская речь. Очевидно, она служила в одном из московских театров на второстепенных ролях. Но при том была красива.

А Иван Мозжухин в 1913 году снялся в четырех фильмах; кроме того, зимой выступал в спектаклях Введенского народного дома Москвы, а летом разъезжал с труппой антрепренера Петра Заречного. В одном из этих фильмов, «Горе Сарры», Мозжухин блестяще сыграл еврея Исаака – умирающего, потому что от него отлучили любимую жену. Актер тонко передал национальные особенности своего героя. Кто подсказал их ему? Какие чувства вызвала в нем эта роль? Иван отнюдь не чурался внимания поклонниц. Совсем молодым он успел то ли жениться, то ли просто пожить с сестрой Заречного Ольгой Телегиной. С ней они довольно быстро расстались. Но один он никогда не оставался.

Мина отчетливо понимала, что их встреча была случайной, и на продолжение нечего надеяться. Избалованный женским вниманием знаменитый артист быстро забудет о своем приключении. Она была уже далеко не девочка, ей стукнуло 35. А Иван Ильич, к тому же, значительно моложе. И всё же Мина была счастлива. Скоро, уже скоро появится на свет их сын – а в том, что это будет мальчик, она не сомневалась. Но по мере приближения решающего часа, тревога всё чаще одолевала одинокую женщину. Внутренняя порядочность подсказывала ей, что она не сможет сказать правду – назвать имя отца. Значит, это будет ее сын, только ее – сын еврейской матери.

Она не знала и не могла предполагать, как сложится их дальнейшая жизнь, какое окружение и какие испытания готовит им будущее. Зато хорошо знала, что прийти в мир незаконнорожденным – самое страшное проклятие для еврея, превращающее его в человека второго сорта. Выход один – у ребенка должен быть отец. Подставной, фиктивный. Кто решится на такую роль? Безусловно, им может стать только кто-то из своих. Мина едет в Вильно.

Ей везет. В том же 1914-м году младшая сестра Мины Ривка выходит замуж за Боруха Кацева. У ее жениха есть старший брат – Арье-Лейб, и он-то как раз не женат! Отличный шанс! Лейб упирается, но под напором Мины не устояла бы и Бастилия, не то что скромный молодой человек. И когда в мае 1914-го года младенец Рома впервые взглянул на этот не очень веселый мир, возможно, были оформлены сразу два документа. Первый – о том, что в 1912-м году Арье-Лейб Кацев, 29 лет, и Мина Брегштейн (фамилия по первому мужу), 33 лет, стали мужем и женой. (На возможность оформления задним числом указывает такой факт: есть запись о браке в еврейской общине, а ее местоположение не указано.) Второй документ – о рождении у этой семейной пары сына Романа. Мина с новорожденным поселяется в доме «тестя» и живет там некоторое время, чтобы соблюсти благопристойность.

О том, что Лейб – не настоящий отец, конечно же, знали родственники, и эта информация циркулировала среди них и знакомых. Но даже если просто посмотреть со стороны, фиктивность операции с женитьбой и отцовством становится прозрачной и очевидной. Всё здесь противоречит еврейской традиции и обычаям, а также свидетельствует о том, что «муж» и «жена» - совершенно чужие друг другу люди.

Арье-Лейб не должен был жениться на старшей, чем он, и разведенной женщине. Ребенку не могли дать не освященное религией православное имя «Роман». После «женитьбы» и рождения сына муж практически не жил с женой. Будь это нормальная еврейская семья, у них должно было появиться много детей, однако Рома остался единственным. А у Лейба после возвращения с Первой мировой вскоре появилась гражданская жена, а потом и дети. Нет ни одной фотографии Лейба с «семьей» - ни с женой, ни с сыном. Да и Гари, постоянно упоминавший родственников матери, ни разу не упомянул ни одного из многочисленных родственников отца.

Но формальности были соблюдены, по бумагам у Ромы числился отец – Леонид Кацев, как назвал его Гари. И это – главное. Мина пыталась заставить себя не думать об Иване Ильиче. Приказать – легко, выполнить – трудно. Иван Мозжухин часто приезжал в Ниццу – там проходили съемки многих его фильмов. Вряд ли он виделся с Миной – ему такая встреча была бы ни к чему. Не решилась бы на нее и бывшая актриса – постаревшая, потерявшая былую красоту. Но смотреть картины с его участием ей никто не мог запретить. А еще Мина очень любила песни Александра Вертинского и постоянно напевала их. Очень характерный штрих – Вертинский был другом Мозжухина, но ведь знали об этом немногие. Интересно, что здесь упрятан еще один ключик к тайне – кто же подлинный отец Гари.

Ставшие впоследствии мировыми знаменитостями, Мозжухин и Вертинский познакомились в Москве в 1912-м, на киностудии. Иван уже входил в силу, а Александр только начал сниматься в маленьких ролях. Три года назад в погоне за неподдающейся славой он заявился в столицу из Киева. Поначалу никому тут не нужен. Потом в небольшом театрике Арцыбушевой его берут в качестве певца – для сопровождения основного номера. Берут “за борщ и котлеты”. И, наконец, фортуна слегка поворачивается к нему лицом. На студии они с Мозжухиным становятся друзьями. Война на время разделяет их, Вертинский служит в санитарном поезде, но через год, после ранения, возвращается в Москву.

Он опять идет к Арцыбушевой, но не с пустыми руками. Он придумал себе образ. Его появление на сцене в облике Пьеро, исполняющего грустные песенки – “ариетки”, как он их назвал, вызывает сенсацию. Он не просто поет, а играет содержание своих историй. 1917-й год ломает привычный и дорогой ему мир, где он с таким трудом нашел свое место. Вертинский видел, как, не зная жалости, сметал всё на своем пути революционный поток, как гибли или убегали за кордон люди, чьи имена составляли славу России. Волна беженцев, покидающих страну, подхватывает печального Пьеро и выплескивает его на турецкий берег. Чуть позже, 3 февраля 1920 года, на грузовом судне, с полным составом студии Ермольева уезжает и Иван Мозжухин – сначала в Константинополь, а затем – во Францию. Под Парижем они создают новую кинофабрику, и вскоре игра великого русского актера покоряет Европу.

Александр Вертинский, оказавшись в Турции, поет для таких же, как он, русских эмигрантов, но эмигрантская доля безрадостна, а сами они бесправны. И тогда он совершает исключительно разумный шаг: ему удается купить греческий паспорт. В нем делают запись, что его владелец является греческим гражданином по имени Александр Вертидис. Чиновник, участвовавший в сделке и оформивший документ, доверительно сообщает Вертинскому: с этим паспортом вы можете свободно разъезжать по всему миру. Единственная страна, куда вы не должны попадать ни в коем случае – Греция, там у вас его сразу отберут.

Артист учел добрый совет – он уезжает в Румынию, выступает в Бессарабии, потом перебирается в Польшу и, наконец, в 1927-м – Франция. Теперь здесь его дом, нигде ему не было так тепло, нигде не чувствовал он себя настолько творчески раскованным. Он рад встрече с Иваном Мозжухиным. Он пишет и исполняет новые песни, обедает в шикарных ресторанах, заводит знакомства со знаменитостями, снимается в кино. Он восхищен своим другом.

Иван Ильич Мозжухин

В Париже выходит снятый режиссером Волковым фильм «Кин» по пьесе А. Дюма. В нём Мозжухин сыграл великого английского актера 19 века Эдмунда Кина. Вертинский так отзывается об этой работе: «Я никогда не забуду того впечатления, которое оставила во мне его роль. Играл он ее превосходно. И подходила она ему как ни одна из ролей. Он точно играл самого себя – свою жизнь. Да и в действительности он был Кином. Жизнь этого гениального и беспутного актера до мелочей напоминала его собственную».

Мозжухин чувствует себя в парижской артистической среде как рыба в воде. Легко тратит деньги, меняет отели. Естественно, закручивает романы. Не считает нужным обременять себя никаким имуществом. Весь его багаж при переездах состоит из собрания фотографий, запечатлевших его творческий путь. Рассказывают, что среди них лишь одна отличалась от массы остальных. На вопрос, кто на ней изображен, артист всем давал один и тот же ответ: это его жена с сыном, которые остались в России.

Когда я обнаружил среди воспоминаний о Мозжухине такое его откровение, оно мне показалось очень знаменательным. Какая жена?! Подруга молодости Ольга Телегина давным-давно забыта. Мозжухин не был до эмиграции женат. Вернее, был – он женился на артистке Наталии Лисенко, вместе с которой выехал за границу и с которой уже потом, в Париже, разошелся. Но в 1920-м, когда он покидал Россию, в Москве оставалась другая актриса – Мина Овчинская с сыном Романом. Правда, она не была его женой.

И тут я узнаю еще более поразительную вещь: оказывается, в Париже Вертинский называл своего друга “сероглазым королем”! Для меня, ищущего доказательства, что именно Мозжухин – отец Ромена Гари, этот факт – как вспышка молнии.

Да, тогда Вертинский уже написал и пронзительно исполнял эту свою известную песню на стихи Анны Ахматовой (заменив, между прочим, две последние, ахматовские, строчки – на свои, и тем самым усилив песню):

             СЕРОГЛАЗЫЙ КОРОЛЬ

                 Слава тебе, безысходная боль!

                 Умер вчера сероглазый король.

                 Вечер осенний был душен и ал,

                 Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:

                 "Знаешь, с охоты его принесли,

                 Тело у старого дуба нашли.

                 Жаль королеву. Такой молодой!..

                 За ночь одну она стала седой".

                 Трубку свою на камине нашел

                 И на работу ночную ушел.

                 Дочку мою я сейчас разбужу,

                 В серые глазки ее погляжу.

                 А за окном шелестят тополя:

                 "Нет на земле твоего короля..."

Но почему именно так обращался Вертинский в жизни к королю киноэкрана? Ведь если исходить из содержания песни, слова – «сероглазый король» - относятся к тайному отцу. Что ж, значит, были у него основания использовать этот поэтический образ в обращении к другу. Тем более, что бросается в глаза еще одно удивительное совпадение реальной ситуации с ахматовским стихотворением: юный Ромен Гари был как две капли воды похож на Ивана Мозжухина. Наверное, Вертинский многое знал еще в Москве. Дружба двух талантливых артистов завязалась в 1912-м, Ромен родился в 1914-м. Но в то время до песни еще было далеко. А в 30-е годы все герои этой драмы оказались во Франции, и, скорее всего, Александр Вертинский написал музыку именно на эти стихи Анны Ахматовой совсем не случайно.

 Так появились свидетельства, которые могли бы подкрепить неоднократно звучавшее утверждение: отцом будущего французского писателя был Иван Мозжухин. Очень хочется в них верить, но, увы, беспорных доказательств нет.

Обратимся теперь к фамилии. О происхождении своего псевдонима Гари рассказал сам. В последние годы, когда массово стали появляться переводы его книг на русский, во всех послесловиях и комментариях к ним его настоящее имя указывалось как Роман Касев. Понять, откуда появилось такое безусловно неверное прочтение, можно, обратившись к особенностям двух языков – польского и французского.

В 1914 году и Вильно с Литвой, и Варшава с частью Польши – всё это входило в состав Российской империи. В документах, оформленных на русском языке фамилия приемного (точнее – мнимого) отца Романа была записана так, как она звучала – Кацев

После 1921 года мать с сыном, приехавшие в Вильно, оказались в другой стране – отныне эта территория принадлежит Польше. Все документы должны быть теперь оформлены по-польски. Надо перейти от русского алфавита к латинскому. Так появляется Kacew. Перевод абсолютно точный по звучанию – в польском языке буква “с” читается как русское “ц”. А когда Роман попадает во Францию, написание сохраняется – алфавит тот же, латинский. Но во французском, в данном буквенном сочетании, “с” уже читается как русское “с” – и переводчики это добросовестно учитывают. Круг замкнулся – правильное Кацев превратилось в неверное Касев.

...Пройдут годы, часы пробьют наступление нового века. В Литве вспыхнет интерес к всемирно известному романисту и острое желание назвать его французским писателем литовского происхождения. В 2014-м в Вильнюсе торжественно отпразднуют 100-летие со дня рождения Гари. Произведут «глубокое бурение» в государственном архиве республики, докопаются до начала предыдущего века и найдут новые документы. О матери, отце и сыне.

Мина Кацева (Овчинская, рожденная в Курске) появилась в Вильно не раньше 1914 года. Сын, Роман, родился 8 мая того же года. Муж, Арье-Лейб Кацев, - купец второй гильдии, владелец мехового магазина. Мина поселилась у мужа по ул. Сиротской, 6.

Вильнюс, улица Большая Погулянка, начало 1920-х

Следующий документ: Мина приехала в Вильно с сыном в 1921-м, сняли квартиру на Большой Погулянке, 16 (есть данные о прописке). В 1925-м уехали в Варшаву. В этот период были еще поездки, в том числе за границу (сохранились паспорта), но нигде муж не фигурирует. А в промежутке 1915-1921 никаких данных о проживании в Вильно нет. Что логично, если Мина с сыном провели эти годы в России. В пользу такого развития событий говорит еще одна деталь.

Если бы Мина с сыном от момента его рождения до 11 летнего возраста оставались в Литве, Роман не знал бы русского языка. В Вильно тех лет почти половина населения – евреи. В семье, на улице, в лавке, в школе – всюду говорят на идиш. Но Роман Гари свободно владел не только языком, но и культурой России. Это объяснимо, если детство прошло в русскоязычном окружении, в среде, связанной с искусством. И если его мать считала важным, чтобы сын знал язык отца.

Итак, найденные документы кое-что добавили к тому, что было уже известно из архива еврейской общины Вильнюса. Безусловно, в «Обещании на рассвете» Гари сочетает реальные события с вымыслом. Однако основная канва перипетий его детства и юности передана достоверно. Что же касается вечного вопроса, кто его настоящий отец, то ответ по-прежнему скрыт в глубинах непроницаемой тайны...

… Вернемся в 1945 год. Война близится к концу. Нельзя сказать, что тридцатилетний французский летчик Ромен Гари вышел из нее без потерь. В Ницце умерла его мать. Он долго не знал об этом. Он воевал, поднимался во враждебное небо, оно швыряло его на землю, а он снова устремлялся навстречу опасности. И как память об этом – или как знак? – навсегда остался у него на лице шрам. Он любил жизнь и, может быть, поэтому не боялся смерти. А она наведывалась к нему в гости частенько. Он чувствовал ее дыхание за спиной всякий раз, когда самолет оказывался в воздухе. В Африке они летали на изношенных и несовершенных машинах, которые часто просто падали в джунгли – от старости. Как ему удавалось тогда уцелеть и добираться к своим, объяснить невозможно.

Однажды смерть полновластной хозяйкой присела к нему на кровать и взяла его за руку. Страшный тиф, пощадивший его, когда восьмилетним мальчишкой он пробирался по заснеженной русской равнине к польской границе, нашел его теперь в обжигающей Африке. Роман метался в бреду, сознание отключилось. С каждым прерывистым выдохом жизнь медленно уходила из обессиленного тела. Его соборовали. В палату госпиталя, где он лежал, солдат-сенегалец принес гроб. И всё-таки он сумел и на этот раз прогнать старую каргу с косой, хотя долго еще приходил в себя.

Потом, когда его эскадрилья уже базировалась в Англии, во время одного из полетов, где Гари был штурманом, самолет подвергся жестокому обстрелу. Пилоту повредило глаза. Ромен почувствовал острую боль в животе. “Кровь мгновенно окрасила мне брюки и залила руки. К счастью, перед этим нам раздали стальные шлемы. Англичане и американцы, естественно, надевали их на голову, но мы, французы, все как один использовали их для прикрытия более драгоценной, с нашей точки зрения, части тела. Я быстро приподнял шлем и убедился, что с этим всё в порядке”. Экипаж продолжал полет, долетел до цели, сбросил бомбы, еще дважды попал под массированный обстрел, в ходе которого Гари был ранен в спину. Несмотря на это, он стал управлять ослепшим пилотом, подавая ему команды, они дотянули на одном моторе до своих и с третьей попытки посадили самолет. Ромена Гари сразу же отправили в госпиталь и после лечения исключили из летного состава. До победы он служил при штабе.

Новое французское правительство приглашает героя войны на дипломатическую службу. Он соглашается. И первым делом женится. Спутницей жизни полурусского-полуеврея, считающего себя французом, становится англичанка по имени Лесли Бланч. На десять лет старше Гари. Что свело вместе столь разных людей? Этот вопрос сразу заинтересовал меня, хотя я понимал, что ответ не может быть однозначным. Но разобраться было необходимо. В 2005 году, отметив свой 101-й день рождения в небольшом городке на юге Франции, ставшем ее обителью уже много лет назад, Лесли Бланч приступила к написанию второго тома мемуаров. Давайте заглянем в первый том.

Единственная дочь в добропорядочной английской семье, она с детства была очарована некоей витавшей над ней тайной. Их дом периодически посещал таинственный Путешественник, имя которого никогда не называлось. Он был наполовину русским, наполовину азиатом, откуда-то из Центральной Азии. Друг родителей и, возможно, прежний – до замужества – любовник матери. Он приносил картинки с тройками в снегу для “волшебного фонаря” и рассказывал монгольские легенды. А Лесли дарил невиданные предметы – то кусок малахита, то казахскую шапку из лисы, однажды принес бунчук – флаг, украшенный конским хвостом. Он рассказал ей о декабристах и о том, как их жены последовали за ними в ссылку в Сибирь. Она увлеклась Герценом, с тех пор его “Былое и думы” всегда с ней дома и в пути.

Весной 1921-го года Лесли с гувернанткой отправили в Париж на каникулы. И в это же время там объявился Путешественник. Гувернантка, строго следуя плану, водила семнадцатилетнюю англичанку в церкви и по “местам боевой славы” французских королей. Путешественник внес в маршрут свои коррективы и добавил к местам посещения русские чайные лавочки, частный концерт Рахманинова и казармы, где был расквартирован батальон казаков. Потом наступила Пасха. Гувернантка отказалась идти в православную церковь. Поэтому Путешественник и его юная спутница отправились на полуночную службу без надзора. Что было дальше? Цыгане в ресторане, поцелуй на улице, оправдательная записка, оставленная в номере гостиницы, - и пылкое грехопадение на рассвете в спальном вагоне поезда Париж-Дижон.

Лесли Бланч в молодые годы

Следующий год Лесли провела в закрытой школе в Италии. После чего она и Путешественник, испросив формальное согласие ее родителей, направились для “семейного” отпуска на Корсику и юг Франции. Их сопровождали черногорская тетка Путешественника и два его сына, рожденные от разных матерей где-то на Великом Шелковом пути. Двадцатилетние парни называли Лесли по-русски “мамаша”. Для нее эти два месяца были райской идиллией; она не знала, что видит своего героя в последний раз. Вернувшись к родителям, она в Лондоне таскала своих друзей по русским ресторанам и заставляла слушать славянскую музыку. В Париже она пыталась узнать что-либо о Путешественнике у русских эмигрантов, пока случайно не наткнулась на одного из его сыновей, который поведал, что отец уехал в Сибирь и бесследно сгинул на ее просторах.

Ее пытались познакомить с приличными молодыми людьми. Но перспектива традиционного английского существования – воспитанный муж, хороший дом, потом ребенок – Боже! – “у меня волосы от этого вставали дыбом!” (цитата из интервью Лесли 2005 года). Нет, конечно, если бы мужчина, дом и ребенок имели отношение к степям, - было бы совсем другое дело. Она пускается в путешествия, причем довольно рискованные. В начале 30-х – одна из немногих иностранных туристок в СССР. Ее возят по стройкам социализма, а она спрашивает про дома русских писателей 19 века. В Ленинграде беседует с Шостаковичем после представления его оперы “Леди Макбет Мценского уезда”. Потом на родине находит себе занятие: оформляет книжные обложки и пишет статьи о современной моде. Издатель “Вога” приглашает ее на работу, и она становится одним из редакторов этого популярнейшего журнала.

Война изменила и быт и направленность публикаций. Мир должен был видеть, что в условиях непрекращающихся бомбежек и угрозы германского вторжения англичанки по-прежнему уверены в себе и элегантны. Лесли приходилось бывать в самых разнообразных местах, ночевать, где попало. Она пишет о женщинах, которые служат в вооруженных силах. Как-то утром, отправившись умываться в другой конец здания, она не обнаружила ни умывальника, ни другого конца. Она видела, как ее героини или их подруги перетаскивали свои матрацы в уцелевшие дома и иногда приводили с собой мужчин. Лесли понимала их. Каждый день мог оказаться последним. Но она сама всегда оставалась одна.

Однажды вечером в комнате, где беседовали несколько военных, внимание Лесли привлекло поразившее ее лицо. Мужчина был во французской летной форме, однако оказался русским по имени Роман Кацев. Почему впечатлительную англичанку мгновенно потянуло к нему, объяснять не надо. Но и мужественному летчику нужна была понимающая его душа, ведь недавно он потерял единственного близкого человека – мать. А мужчине, даже самому сильному и отважному, всегда необходимы поддержка, утешение и благословление женщины. Так устроен мир, и хотя бы в этом – неплохо устроен. Лесли и Роман поженились.

Потом началась дипломатическая служба Гари. Секретарь посольства в Софии, он использовал любой просвет в исполнении официальных обязанностей для того, чтобы писать. А Лесли садилась на поезд и уезжала в горы, в Тракию. Целые дни проводила с крестьянами, ела их еду, слушала болгарскую музыку. Кое-что записывала. После Софии было посольство в Швейцарии, а с 1951 года – французская миссия в ООН.

В 1952-м, неожиданно для себя самого, Ромен Гари оказывается в двусмысленном положении. Он уже известный автор четырех романов, он, как положено, бывает на дипломатических приемах с женой – симпатичной и образованной женщиной. И вдруг эта, казалось, ни на что большее не претендующая “супруга посла” выстреливает бестселлер, который затмевает даже славу ее мужа! На первый взгляд, в писательском труде Гари имел неоспоримое преимущество: его неистощимая фантазия могла рождать самые невероятные характеры и приключения. Но настырная Лесли раскопала в библиотечных завалах подлинные истории четырех женщин, живших в Европе 19 века, и, ничего не добавляя к их реальным биографиям, создала шедевр – “Дикие берега любви”. Их судьбы, удивительные каждая по-своему, казались неправдоподобными.

Жажда острых ощущений забрасывает этих женщин на Арабский Восток. Тогда исламский мир еще был для широких масс образованных европейцев безобидной экзотикой. Англичанка Исабель Бартон попала туда, выйдя замуж за социального изгоя и искателя приключений. Ее соотечественница, леди Элленборо, покинула Лондон, чтобы стать любовницей греческого короля, от которого переметнулась к королю Баварии, после чего сбежала на Восток и 30 лет провела в бедуинской палатке и постели шейха Абдулы Меджель Эль Мезраба. Француженка Эми Дубук, юная монашенка, была похищена корсарами, подарена ими властителю Оттоманской империи и, оказавшись в гареме султана в Стамбуле, умудрилась стать его любимой женой. Но самой потрясающей выглядела история Изабеллы Эберхардт. Русская по происхождению, плод тайной любви поповского сына и жены сенатора, она жила в Швейцарии. Стала лингвистом, сторонницей свободной любви и женского равноправия. Сумела улизнуть из-под опеки в северную Африку. Приняла ислам, путешествовала по пустыне в мужской одежде. Описывала свои впечатления, работая над книгой в домике, стоявшем в русле высохшей реки. В один из дней внезапно разразилась страшная гроза, какой здесь не бывало много лет. Русло заполнил стремительный поток, который снес домик вместе с его обитательницей. Так в 27 лет закончилась ее жизнь – Изабелла Эберхардт утонула в пустыне.

Понятен оглушительный успех “Диких берегов любви”. Урок не прошел для Гари даром. Он был увлечен своими писательскими замыслами и обычно на просьбы Лесли послушать, что написала она, небрежно отмахивался: “Мне некогда”. А она оказалась умелым профессионалом и тонким критиком. Теперь именно она становится его первым слушателем, и обсуждение с ней написанного дает Гари очень много. И когда появляется следующая документальная книга Бланч “Сабли рая” (Sabres of Paradise) – про Кавказ и Шамиля, ее муж уже в ореоле славы, увенчанный Гонкуровской премией.

К тому времени дипломатическая чета перебралась в Лос-Анджелес, где Гари в 1956 году занял пост генерального консула Франции. Там они познакомились со многими выдающимися людьми. На одном из вечеров у английского писателя и ветерана Голливуда Ламберта присутствовала Джин Сиберг – по словам хозяина дома, очень умная, очень талантливая, очень красивая и очень амбициозная. Гари, бывший там же, весь вечер ел ее глазами. Бланч смотрела на эту сцену понимающе, занимаясь очередной вышивкой. Она всегда относилась спокойно к его увлечениям – чисто внешне, разумеется. Сознавала, что перебороть эту его страсть невозможно. И в то же время была уверена, что никуда от нее он не уйдет. Но на сей раз интуиция обманула ее. Они расстались, прожив вместе 17 лет.

Незадолго до своего трагического декабря 1980 года, спустя полтора десятилетия после разрыва с Лесли, Ромен Гари посетил свою первую жену в ее доме на юге Франции. Их беседа была теплой и откровенной. По ходу разговора он произнес не совсем понятные слова: “Я неправильно разыграл свои карты”. Что он хотел сказать таким признанием? Было ли это извинением перед Бланч? Или осознанием неверного жизненного курса?

Думается, Гари вложил в свою фразу совершенно определенный смысл. Он всегда точно выражал свои мысли. Карты – это то, что игрок имеет на руках. В данном контексте – человеческие качества и писательский дар. Правильно разыграть их – суметь так распорядиться ими, чтобы получить желаемый результат, который без сожаления примут и разум, и чувства и совесть. Как же разыграл их и к какому результату пришел Ромен Гари?

Он стремился стать настоящим французом. И добился этого – во всяком случае, для постороннего взгляда так оно и выглядело. Он блестяще знал французскую историю и культуру, он воевал за эту страну, он защищал ее интересы, будучи дипломатом, он писал на ее языке и глядел на события в мире ее глазами. В то же время он говорил, что хотел бы прожить тысячи жизней, перевоплотиться в разных людей. По большому счету он так и делает, проживая вместе с придуманными героями их выдуманные жизни. И непроизвольно – или намеренно – отдавая каждому персонажу то черточку своего характера, то свои мысли, то эпизод собственной биографии. Убедительный образ – французский писатель, пишущий, конечно же, о Франции и к тому же обо всем мире.

Но никогда он не позволял себе даже подумать о том, что этот образ – лишь маска, маска благополучия и душевного равновесия. К которой, между прочим, очень подходили остальные аксессуары – обаятельный мужчина, сердцеед, всегда изысканно одетый. И никто не догадывался, что на самом деле весь талант, все душевные силы тратились на то, чтобы доказать и подтвердить свое право на завоеванное место. Вспомним предсмертную записку, оставленную на столе. Можно просто и скромно покончить с собой, без комментариев. Записка – это уже восклицательный знак, игра на публику. Ее назначение – сохранить нетленным имидж писателя. А в ней вдруг прорывается пассаж о нервной депрессии, которая сопровождает Гари с тех пор, как он стал взрослым, - и что благодаря именно ей он добивался успехов в творчестве. Невольно на свет выскользнуло глубоко упрятанное: за безупречность нового имени с законным ударением на последнем слоге пришлось платить дорогой ценой – всю жизнь убегать от самого себя.

Практически всем героям его романов свойственны внутренняя неуютность и противоречивость. В какие бы одежды ни рядил их Гари и в какие экзотические уголки земного шара ни забрасывал. А не были ли в таком случае все эти персонажи многократной вариацией одного и того же человека, который лепил их по своему, тщательно скрываемому, образу и подобию? Творчество давало ему возможность открыться, не выдавая себя – скрываясь за убедительной формулой о желании прожить тысячу чужих жизней. Что же касается его собственной жизни, она пришла к почти предсказуемому фиаско.

Маска настоящего француза, не подкрепленная истинно галльским характером и французской кровью, оказалась несостоятельной. Она вознесла его высоко – всё, что предсказывала ему мать, сбылось, он знаменит и достоин славы знаменитого отца. Но она же, эта маска, отняла у него будущее. Его единственный сын – красивый и умный мальчик. Хорошо развит, неплохо играет в теннис. Гари безумно любил его. Но у Диего, по сути, не было матери – Джин почти не занималась им. Он называл «мамой» свою няню-испанку. По странной прихоти судьбы, в его сыне, как и в самом Гари, тоже нет ни капли французской крови. Он всё больше отдалялся, уходил от него к американским и шведским корням своих маршаллтаунских родственников. Более того, в нем не было ничего ни от Мозжухина, ни от Овчинских. Пока еще цветущий род, представленный таким великолепным экземпляром, как Ромен Гари, начал медленно увядать. Страшной местью обернулось бегство от самого себя. В нас заложено то, что заложено, и от него не убежишь. Наверное, в этом заключался смысл фразы, сказанной Гари в их беседе с Лесли Бланч.

Прозрения всегда приходят поздно, когда дело уже сделано. Увы, слишком часто мы оказываемся саперами, которые ошибаются только один раз.

Версия третья: ПРИЗРАК ОДИНОКОЙ СТАРОСТИ

Начало 70-х. Франция, как обычно, кишмя кишит именитыми русскими. Гари влечет к ним некая внутренняя потребность, влекут воспоминания детских лет, память о матери. Но он не позволяет себе расслабиться. По отношению к тем, кто из бывшей России или нынешнего СССР, понятие “соотечественник” для него не существует. Когда он говорит “моя страна”, это всегда Франция. Да, конечно, - Солженицын, Ростропович, Гилельс, Стравинский – эти и другие имена нередко появляются на страницах его романов. Он употребляет много русских выражений, которые приводит в оригинале, – их печатают курсивом, островками русских букв среди океана французского текста. Когда еще раньше, в 50-х, в ООН, в туалете, советский “товарищ”, считая его в каком-то смысле своим и рассчитывая на его “национальную солидарность”, задал ему вопрос о количестве самолетов, проданных ФРГ, Гари, не задумываясь ни на секунду, послал его к такой-то матери на легком катере, показав вполне приличное владение русским матом. История, культура, язык его первой родины продолжают в нём жить.

Но дальше этого он не идет. Он остается в рамках англо-французского взгляда на жизнь. Хотя один раз все-таки не выдерживает. В 1973-м появляется его роман “Чародеи”. Формально действие происходит в России 18 века. На самом деле это фантасмогорическое нагромождение событий, имен, вымышленных и реальных персонажей российской истории, разбавленное разного рода европейцами. Поэтому там появляются Екатерина Великая и граф Калиостро, Емельян Пугачев и Зигмунд Фрейд и многие-многие другие. Всё это нанизано на рассказ о семействе чародеев Дзага – итальянцев, осевших в России. Герой, от имени которого ведется повествование, мальчик Фоско Дзага (между прочим, иногда очень смахивающий на мальчика Рому из “Обещания на рассвете”), становится писателем. Он, как и его предки-чародеи, времени неподвластен. И потому Фоско то сравнивает изверга-помещика с извергом Сталиным, то вспоминает “своего друга актера Ивана Мозжухина, с которым встречался в Ницце после Первой мировой войны”.

“Чародеи” – единственный “русский” роман Гари. В нем гротеск достигает апогея, а откровенное утрирование отдельных сторон российской жизни выглядит фарсом. Читатель, со школьных лет взращенный на героической борьбе рабочих и крестьян с эксплуататорами, с горечью сознает, что видит знакомую картину – но не в кривом зеркале, а через увеличительное стекло. И понимает те два чувства, которые владели автором, когда он писал эту книгу: боль и любовь. Но и читатель посторонний глубже проникнет в неоднозначность кровавых переломов в истории великой страны, потому что Гари не принимает ни сторону угнетаемых, ни сторону угнетателей, он исходит только из одного критерия – человечности и справедливости.

Ромен Гари (слева), Софи Лорен и Питер Устинов (режиссер)

во время съемок фильма по роману Гари «Леди Л.» 1964 г.

Начало 70-х. Ромен Гари – успешный и читаемый автор. Его переводят на десятки языков. Он застолбил себе место в истории французской, более того – мировой литературы. Его художественный стиль своеобразен и узнаваем. И неповторим – просто потому, что такого восприятия мира, как у него, нет больше ни у кого из пишущей братии. Ни у кого нет такого альянса – развенчания напыщенности и амбициозности с ироническим взглядом порой на самые достойные и возвышенные вещи.

Надо отдать должное Гари: погружаясь в рассуждения о человеческой сущности, о ее уязвимых местах и пороках, он не забывал посмеяться над собой и делал это в первую очередь. Но даже если он вступал в битву с несправедливостью и бесчеловечностью, то всё равно брал себе в помощники “юмор – этот ловкий и безотказный способ обезоруживать действительность в тот самый момент, когда она готова раздавить вас”. Ирония, сарказм, насмешка – за ними он скрывал и свое честолюбие, и свою любовь. И хорошо понимал, чему и кому он обязан этим своим даром – смехом сквозь слезы.

“На мне длинное черное пальто, под ним полосатая лагерная куртка, на пальто слева, как положено, желтая звезда. Я знаю, лицо у меня бледное – попробуйте быть смельчаком, когда на вас нацелены автоматы, да и команда “Feuer!” тоже производит неизгладимое впечатление… Нам приказали выкопать себе яму в развалинах дома… Некоторое время мы всем скопом оставались там… Волосы у меня встали дыбом… каждый волосок отдельно… Правда, причина этого не только страх, но и шум. Я не выношу шума, а все эти еврейские матери с младенцами на руках подняли жуткий вой. Не хочу выглядеть антисемитом, но никто так не воет, как еврейская мать, когда убивают ее детей”.

Это отрывок из романа “Пляска Чингиз-Хаима”. Он о том, как дух погибшего в Освенциме еврея поселяется после войны в сознании расстрелявшего его гестаповца, отравляя тому жизнь. Разумеется, всё повествование проникнуто убийственным сарказмом.

Итак, приближаясь к своему 60-летию, Гари вполне благополучен и продолжает неутомимо работать. Между тем, над литературным горизонтом Франции восходит новая звезда. В 1974 году в известное парижское издательство Галлимар пришел по почте пакет из Бразилии. В нем оказалась рукопись романа, озаглавленного “Голубчик” и подписанного “Эмиль Ажар”. Имя это никому ничего не говорило. Впрочем, автор и сам признавался в письме, что “Голубчик” – его первое произведение, а за пределами Франции он вынужден жить в силу некоторых обстоятельств. Роман опубликовали, и он сразу получил высокую оценку критики.

Через год таким же образом был прислан второй роман – “Вся жизнь впереди”. Его непривычный сюжет раскручивается через судьбу подростка-араба Момо – от его имени идет рассказ. Живет Момо в заведении вроде детдома – в приюте для детей парижских проституток, которые по условиям своей профессии не имеют права рожать, и потому им приходится скрывать этот свой грех. Организовала приют Роза, пожилая женщина, еврейка, когда-то сама блиставшая на панели, а во время войны чудом избежавшая смерти в Освенциме. Глубокая человечность, постижение мальчишкой через недетский опыт сложнейших жизненных проблем, отсутствие лобовых суждений и реминисценций делают этот роман одним из наиболее ярких произведений мировой литературы о трагизме еврейской судьбы.

Первое издание книги Эмиля Ажара

«Вся жизнь впереди», изд. Mercure de France, 1975

Неудивительно, что в том же 1975 году “Вся жизнь впереди” получила Гонкуровскую премию. Однако автор отказался ее принять, а заодно уклонился от интервью. Гонорар ему выслали по почте. Таинственная личность создателя двух прекрасных романов заинтриговала читателей, стали возникать гадания и предположения. Но вскоре секрет был разгадан – оказалось, что под псевдонимом “Эмиль Ажар” скрывается Поль Павлович, кстати, - двоюродный племянник Ромена Гари. Он сам сообщил о своем авторстве. Разговоры о возможной помощи признанного мастера своему родственнику утихли сразу же после появления третьего романа Ажара – “Псевдо”. В нём легко было узнать Гари в одном из героев, и изображен он был далеко не приятным человеком. Правда, и сам автор выглядел неуравновешенным, но такая черта – всего лишь признак гениальности.

Итак, Ажар. Критики захлебываются от восторгов. Новое слово в литературе! Потрясающий талант! Писатель мирового уровня! Павлович процветает. Его приглашают литературным консультантом в издательство Меркюр де Франс. Эта работа приносит ему большие деньги. Среди возгласов восхищения и хвалебных рецензий теряется и затирается недавно еще громкое имя Ромена Гари – похоже, дядя становится полузабытым в тени своего племянника. И вот финал: роковой выстрел 2 декабря 1980 года.

Проходит полгода после кончины Гари, и в печати появляется его эссе “Жизнь и смерть Эмиля Ажара”. Это был взрыв, потрясший Францию. Ромен Гари признавался, что “новый талантливый автор” – его выдумка, на самом деле Ажар – это он сам. Решив попробовать всё сначала, якобы в роли литературного новичка, он написал первый роман под именем Ажара и попросил друга послать “Голубчика” в Париж по почте из Бразилии – для конспирации. Мистификация удалась, и последовало продолжение. Но второму роману присудили Гонкуровскую премию. Такой вариант Гари не предусмотрел. Дело в том, что по положению любой писатель может быть награжден этой премией только один раз в жизни. Создалась щекотливая ситуация, ясно было, что скрывающегося автора будут усиленно искать. Пришлось принимать меры, и Гари нашел выход – уговорил своего двоюродного племянника Поля Павловича представлять из себя Ажара и, по совету Гари, “отказаться” от премии.

“Итак, я попросил Павловича, у которого было “лицо” такое, какое надо, ненадолго взять на себя роль Ажара, с тем чтобы потом исчезнуть, дав прессе вымышленную биографию и сохраняя строжайшее инкогнито”.

Новая роль, однако, явно понравилась племяннику. Постепенно он входил во вкус. Дал интервью парижской газете “Монд”, в которой обнародовал свою подлинную биографию, вопреки просьбе Гари не делать этого. Всё больше и больше принимал “ажаровский” облик – лукавого, темпераментного, многозначительного мастера. И, чувствуя шаткость положения своего дяди, уже не собирался выходить из образа.

“Бывали и смешные моменты, - пишет Гари. – Например, когда Павлович потребовал у меня рукописи, чтобы не зависеть от меня. А я дал ему только первые черновые наброски, и то сняв предварительно с них копию, чтобы не зависеть от него…”. Интересно, что Ромен Гари не проявляет неприязни к родственнику, описывая ситуацию, в которой оказался. И философски замечает: “Меня изгнали из моих владений. В созданном мною мираже поселился другой… Превратность судьбы: моя же мечта обернулась против меня”. И заканчивает свою исповедь в характерном для него стиле: “Я славно повеселился. До свидания и спасибо”.

Под эссе стояла дата: 21 марта 1979 года. И просьба – опубликовать через некоторое время после его смерти, но только после согласования с сыном. Судя по отдельным деталям и фрагментам текста, Гари не предполагал, что его придется напечатать так скоро. Джин Сиберг тогда была еще жива. Кстати, и сын и некоторые близкие друзья и доверенные лица знали о мистификации. Но никто из них не проговорился. А сам Гари, человек очень тонкий, не раскрыл правду накануне своего последнего дня, понимая: такое признание может быть кем-то увязано с его смертью и доставит неприятности тому же Павловичу…

Возникает естественный вопрос: почему появился Ажар? Зачем он нужен был известному и уважаемому прозаику? Потому, - вслед за Гари, - говорят критики и журналисты, что ему надоело быть одним и тем же. И приводят его слова: ”Моего “Я” мне не хватает. Когда я слишком долго остаюсь самим собой, мне становится тесно, меня душит мое “Я””.

Но оглянемся назад. Гари уже дважды пытался издать свои книги под новыми псевдонимами – Фоско Синибальди и Шатан Бога, причем во втором случае – в том же 1974-м году. И оба раза потерпел неудачу: читатели не реагировали на незнакомых авторов. Значит, дело не просто в изменении имени – не стал бы он тут же предпринимать третью попытку, которая могла бы оказаться такой же безуспешной и ударить по его имиджу и самолюбию. Наиболее вероятная причина появления Ажара в том, что Ромен Гари решил проверить себя.

Внешне его жизнь не изменилась. Его ценили, контракты с издательствами приносили хорошие гонорары. У него была масса добрых знакомых. Не возникала и проблема, с кем провести ночь. Но где-то, пока еще далеко, готовилась в дорогу неумолимая старуха с клюкой – старость. И назло ей Гари подверг жестокому экзамену свой творческий потенциал. Поставил себя в драконовы условия: он должен был писать и за себя и за Ажара. Причем за последнего – делать это блестяще, ведь на сей раз издатели не знали, кто настоящий автор. И за 6 лет он выпустил 11 книг – 7 от своего имени и 4 “ажаровских”, не считая киносценариев и выступлений в печати. Потрясающий результат! И не менее парадоксальный – одержанная блестящая победа явилась в то же время неожиданным поражением.

Вот слова, произнесенные на литературоведческом диспуте профессором психиатрии Мантелем: “Ромен Гари – серьезный прозаик, тогда как Эмиль Ажар – по-настоящему великий писатель”. Гари не слышал этих слов. Они были произнесены, когда его уже не стало. Но, может быть, самое поразительное в них то, что сказаны они после опубликования “Жизни и смерти Эмиля Ажара”, то есть профессор знал, что оба эти автора – один и тот же человек.

Так третья маска – новой восходящей звезды – зажила самостоятельной жизнью и оттеснила своего создателя, полного сил Гари, на второй план. Уже один только этот непредвиденный поворот событий мог побудить писателя достать из ящика стола хранимый с давних времен револьвер 38-го калибра. Но был еще один, далеко не маловажный момент.

Роман “Дальше ваш билет недействителен” – об осознании прихода старости и вместе с ней мужского увядания как трагедии, с которой герой никак не может и не хочет примириться. Это написано в 1975-м, когда Ромену Гари было всего 61. Уже 61. То, что для кого-либо другого являлось просто естественной возрастной вехой, воспринимаемой спокойно, для Гари действительно могло стать катастрофой. Сексуальность, наряду с литературой, играли в его жизни определяющую роль. Нет, с ним пока всё было в порядке. Но, если он посвятил целый роман проблеме мужской недееспособности, значит ощущал внутреннюю тревогу. Одинокая койка скромного пенсионера его никак не устраивала.

Какой прекрасный портрет можно было написать на основе его биографии: отважный пилот, французский посол, писатель, герой-любовник! Достойное внешнее обрамление мощного интеллектуального потенциала. Но когда приоткрывался его внутренний мир, всё выглядело не так высокопарно и безмятежно. Однажды ему довелось отвечать на серию традиционных вопросов.

Ваш девиз? “Будь что будет”.

Главная черта характера? “Экстремизм”.

Главный недостаток? “Нетерпимость”.

Что вы больше всего ненавидите? “Трудно сказать, слишком уж большой выбор, но, наверно, скупость и расизм имеют больше всего шансов на первые места”.

Он заявил, что преклоняется перед Пушкиным как перед поэтом, прозаиком и человеком. А единственный дар, которым хотел бы обладать, - Покой.

Это были ответы, - возможно, с долей иронии – но никак не соотносимые с изображенной на парадном портрете фигурой. Ни галантности, ни дипломатичности, ни французского шарма. Наоборот, - мятущаяся душа, непримиримость к любым пакостям, творимым на свете, фатализм. Вы скажете – а покой? Но он хорошо знал, что покой нам только снится. Его место в обществе долгие годы было неизменно – на переднем краю борьбы за человеческое достоинство. Он ощущал поддержку знакомых и незнакомых людей. Он любил. Женщины давали ему силу, уверенность в себе и вдохновение. Но пришло время и его внутренний мир, казавшийся таким устойчивым, покачнулся.

Перемены подкрались незаметно. В его парижской квартире на улице Бак еще была комната, предназначенная для сына. Еще звучал в коридоре голос последней спутницы писателя. Он еще с головой окунался в очередную выдуманную им историю. Но из любой иллюзии приходится возвращаться. Странная вещь происходила с ним – чем дальше он уходил от переломного момента своей жизни, тем ближе к нему оказывался – к той трагической минуте в Ницце, когда он вдруг понял, что остался один, и нет дома, где его всегда ждут.

Чем же они были, все эти минувшие годы, – кипением подлинных чувств или спектаклем одного актера, исполнявшим беспроигрышную героическую роль? Актера, который вовсю старается. У которого всё получается. Публика аплодирует. И только подходя к финалу, он с недоумением обнаруживает, что последний акт – из совсем другой пьесы, в которой не предусмотрено счастливого конца.

Сын актера и актрисы не мог не играть, хотя и оставался большей частью самим собой. Он придумал величайшую мистификацию 20 века. И что же? Публика, переменчивая как погода и безжалостно жестокая, легко поверила в какого-то мальчишку, не заметив под его маской своего былого кумира. На сцене молодые актрисы еще оглядываются на него, но почему-то свет софитов кажется уже не таким ярким. Спектакль одного актера и спектакль одинокого актера – совершенно разные вещи. Публика не должна видеть его таким. Пора опускать занавес.

Дом № 108 на парижской улице Бак, где жил и покончил с собой Ромен Гари

* * *

Три разных версии. Обоснованные. Правдоподобные. А, может, они не такие уж разные? Просто переплелись раненая любовь, неверность самому себе и страх одинокой старости – и образовали такой тугой узел, что развязать его иначе, чем мечом, уже было невозможно? Ведь всё это обрушилось на слишком впечатлительную душу, которой трудно было не ошибаться. Над которой, как у всякого крупного художника, властвовали не разум, а эмоции.

В 1944-ом, в Ницце, Ромен Гари узнает о смерти матери. Он возвращается в Англию, встречает Лесли Бланч и почти сразу же женится на ней. Почему? Отчего такая спешка? Большая любовь? Да, Лесли влюбилась, сильно и бесповоротно. А он? Конечно, ему нужна была поддержка. Но ведь этого мало. По-видимому, он любил Лесли по-своему, хотя никогда не говорил об особой страсти. К тому же она была на 10 лет старше. Вокруг хватало молодых и красивых женщин, и многие обращали внимание на мужественного летчика Ромена Гари. Между прочим, о своей любви к юности он заявлял не раз. К тому же собирался с де Голлем вернуться во Францию и там строить свою карьеру. С этой точки зрения брак с француженкой был бы намного более логичен, чем с англичанкой. Так почему же?

Может, это просто была игра случая? Когда-то Нина Овчинская безумно влюбилась в Ивана Мозжухина, и она тоже была старше его, и тоже на 10 лет. И сейчас хитрый любитель розыгрышей господин Случай повторил свой фокус тридцатилетней давности. Он выбрал из тысяч возможных единственную комнату и свел в ней двух людей, похожих на ту московскую пару начала века. И всё повторилось один к одному: женщина влюбилась, а мужчина, имевший самое непосредственное отношение к той давней истории, принял условия игры. Может, этим и объясняется, что не раньше и не позже, а именно в 1960-м году, когда Ромен Гари решает расстаться с Бланч, он создает другой памятник своей матери: пишет роман “Обещание на рассвете”.

Лесли Бланч – благополучная, самодостаточная, излучавшая уверенность – была в то же время рисковой женщиной с твердым характером. Но она сумела создать дом, надежную пристань, – иначе не прожил бы с ней Гари 17 лет. И она помогла ему в становлении его таланта. “… он отличный рассказчик,… великолепный собеседник и очень красивый мужчина. Не имело значения, остался бы он со мной или нет, но он сделал большую ошибку, связавшись кое с кем, кто не мог говорить о книгах”. Эти слова Лесли сказала в 2005-м году, через 45 лет после того, как разошлись их пути с Гари. И когда ее спросили, была ли у нее после него большая любовь, она ответила: “Нет! Приключения – да”. Неудивительно поэтому, что перебить ее чувство смогло только такое юное и неординарное создание, каким была Джин Сиберг. Но с ней оказалось сложным обсуждать книги…

Ромен Гари, как Янус двуликий, стоял между этими двумя женщинами, безусловно талантливыми, но абсолютно противоположными по духу. Обращенный одной стороной к Бланч, так же, как она, любивший путешествия, самозабвенно окунавшийся в чужую жизнь, он другой стороной был повернут к Сиберг – разделяя ее глубокое сочувствие ко всем обиженным и ярое неприятие обмана и несправедливости. А они, в свою очередь, подсознательно улавливали в его гипнотическом влиянии столь близкие им мотивы: Лесли – зов бескрайних степей; Джин – веру сквозь страдания. Два бесценных дара, определенных его происхождением, две независимых составляющих, слившиеся воедино.

Джин сгорела быстро. Гари не мог предугадать, что Лесли суждено еще многие годы вспоминать их любовь. Она завершит свою земную одиссею только в 2007-ом.

… Он не спеша идет от булочной на углу к своему дому № 108 по улице Бак. Две женщины… “Я неправильно разыграл свои карты”… Холодный ветер метет пожухлые листья поздней осени по парижским бульварам. С каждым годом он будет становиться всё холоднее. Кому, как не ему, это понимать – еще блестящему писателю, но уже стареющему мужчине. Он поднимается на второй этаж, он – человек, сыгравший столько ролей. Автор знаменитых романов, написанных на французском и английском языках. Непревзойденный мистификатор. Великий Эмиль Ажар. Кавалер ордена Почетного Легиона. Кому нужна будет эта красивая ленточка главного ордена Франции, кто станет ее хранить? В квартире – книги, вещи, фотографии. И мисс Одиночество. Всё приходит – и уходит: женщины, слава, деньги.

Второго декабря 1980 года. Момент истины. Записка для потомства – так положено: “В моей смерти прошу никого не винить”. Впрочем, он найдет другой вариант, не используя такой избитый набор слов, ведь он может выразить ту же мысль куда изящнее. С последним земным делом покончено. Он, наконец, возвращается к себе. И снова бредет по вязкому снегу под Лидой, и воюет с беззастенчивыми соседями по подъезду в Вильно, и смотрит издали на очень похожего на него человека на террасе отеля в Ницце. Он взлетает над холодной равниной, ощущает прикосновение леденящей стали револьверного ствола, видит наполненные гордостью и болью глаза матери. Ее понимающий взгляд. И постепенно отступает, растворяется всё, что казалось смыслом жизни. Остается только этот взгляд. Ибо мать знает то, что не дано знать никому: нажал на курок не Ромен Гари, и не Эмиль Ажар.

Нажал на него Роман Кацев.