Мой друг Гриша^[1]

О милых спутниках, которые наш век

Своим сопутствием для нас животворили,

Не говори с тоской: «их нет»,

Но с благодарностию – «были»…

В.А. Жуковский

Весна текущего года принесла ошеломляющую весть – в Москве скончался мой лучший друг, ГРИГОРИЙ МОИСЕЕВИЧ ИДЛИС (для меня просто Гриша). Мы с ним дружили более 60 лет и, хотя жили в разных городах, регулярно встречались. Не буду говорить об этом, а просто поделюсь воспоминаниями о нашей юности, учёбе в КазГУ – уже больше некому рассказать об этом.

Начало, оно очень важно, в нём – зерно будущего…

Время и место. Преподаватели

Это началось в 1948 году, когда я поступил на 1 курс физико-математического факультета Казахского университета (КазГУ) в Алма-Ате. Тяжкое было время, всего полгода назад отменили продуктовые карточки, мы донашивали шинели, гимнастерки и сапоги отцов. А езда… я жил на Алма-Ате I (Кагановичский район), в 15 км от университета и каждое утро, в 6 часов уходил на «горветку» – пригородный поезд, который приходил на Алма-Ату II (в «город») в 7:30 утра – до начала лекций можно было поспать на задней парте. И так – пять лет…

Наш факультет состоял из двух отделений, физического и математического.

У математиков «царил» профессор Персидский Константин Петрович, академик Казахской АН, крупный специалист в теории устойчивости решений дифференциальных уравнений. Его окружал сонм учеников, диссертации которых были написаны «на персидском языке», т.е. все по теории устойчивости отдельных уравнений, обыкновенных, в частных производных, их систем (конечных и даже счётных) и т.п. Со временем многие стали докторами наук, среди них Вадим Александрович Харасахал, в ту пору наш ассистент по матанализу (и, кстати, чемпион Алма-Аты по боксу!).

У физиков тоже был свой профессор, Виктор Викторович Чердынцев (у студентов – ВикВик), ученик Я.И. Френкеля. Переехав из Ленинграда в А-Ату (не по своему желанию), он бросил теорию («не с кем общаться», по его словам) и углубился в исследование радиоактивности, заведовал кафедрой экспериментальной физики, ездил в экспедиции: там он обнаружил следы урана–233, редчайшего изотопа, установил «предка» четвёртого радиоактивного семейства, назвал его серкением[2]. Оба эти открытия отмечены соответствующими дипломами и увековечены на его памятнике в Москве, на Введенском (Немецком) кладбище в Лефортове. Это был удивительный человек, о нём следовало бы написать много и отдельно, но не буду отвлекаться…

Нас, молодых студентов, вводил в курс физики доц. Ершов Алексей Данилович. Как он читал! Я часто забывал, что пишу конспект, заслушиваясь его вдохновенной речью… «Это – как песня!» – сказал однажды кто-то. В 1951 году его вынудили уехать из А-Аты (интриги…), но он не пропал – был проректором по науке во Владивостоке, а потом в Куйбышеве, где создавался новый университет[3].

Вспомню и о Надежде Михайловне Петровой, ученице акад. Фока В.А. Она читала электродинамику и квантовую механику строго в духе учителя, с которым не порывала связи.

Несколько позже в А-Ату переехал проф. Л.А. Вулис, специалист по газодинамике, он быстро создал целую школу, в которую влились многие «бесхозные» сотрудники.

В общем, у нас были квалифицированные преподаватели, хотя и не блиставшие высокими учёными степенями. Впрочем, со временем они и этого достигли.

Студенты

КазГУ в то время был единственным на весь Казахстан университетом, к нам съезжались отовсюду – в моей группе были двое из Актюбинска (В. Кизнер и П. Усик), а ведь до него – вся республика по диагонали! Было много демобилизованных ребят, старше нас, школьников. Им было труднее учиться, школьную премудрость для них заслонила война.

Вот Коля Сыромятников, Гришин соученик, офицер-артиллерист, коммунист – он стал профессором, зав. отделом в Геологическом институте, ведущем институте Академии, где директором К.И. Сатпаев, президент Академии и «всесоюзный академик».

На их курсе училась красавица Майя Лишак, известная всей Алма-Ате женщина-адвокат, – она бросила юстицию (отдала мужу) и взялась за любимую математику, закончила аспирантуру в Москве у проф. А.Г. Куроша и вернулась домой преподавать в КазГУ, увы, ненадолго (рак…).

Однако всех ярче блистал Гриша: он учился тогда на 3-м курсе, был Сталинским стипендиатом и уже опубликовал свою первую научную работу (увы, по математике).

Я совсем не помню, как мы познакомились, скорее всего, на почве шахмат, которыми тогда увлекалась вся страна: Ботвинник – чемпион мира, его окружала когорта гросс’ов – Керес, Смыслов, Бронштейн. На нашем факультете были сильные шахматисты Брижак, Цай, Голяк – кандидаты в мастера. Тогда это был высокий класс. Их знали и ценили известные мастера Уфимцев, Каталымов, позже М. Таль. Гриша сохранил интерес к шахматам на всю жизнь, любил играть острые варианты, я же постепенно остыл (хотя играл по 1 разряду) – для хорошей игры надо было осваивать груду литературы, а где же взять время…

Как бы то ни было, но к зиме 49 года мы уже сдружились: нас было трое – Гриша, его сокурсник Саша Кострица и я, третий, надеюсь, не лишний. С Сашей мы потом работали в Институте Ядерной Физики, но это было уже в 60-х гг. На их 3-м курсе (так он и остался в памяти третьим) я вскоре стал совсем «своим», иногда ходил на их лекции, просто послушать (позже вместе с ними сдавал теорию Дирака, по лекциям Ершова, так как уже знал, что он уезжает).

О других студентах тоже можно многое рассказать…[4]

Вот, к примеру, Нурлан Исаев, очень изобретательный студент; он скрывал, что его отец, председатель СНК Казахстана, погиб в 1937 году. Или Витя Стафеев, после КазГУ уехал в Ленинград, там вырос в доктора физики, работал с Ж. Алферовым, был директором института в Зеленограде, нашей Силиконовой долине. Оба талантливые ребята, но… водка…

Мечты

О чем мы говорили, о чем мечтали? О Науке – время было горячее, на устах у всех была атомная бомба, физики были в почёте, а какие конкурсы были на физических факультетах… Вот тогда-то и родилась проблема «физики–лирики». Для Гриши никакой такой проблемы не было – он писал стихи, и это знали все безо всяких публикаций. ВикВик тоже писал стихи и даже давал их читать Анне Ахматовой (он же ленинградец), и она их вроде бы не отвергала.

А о чём мечталось? Вовсе не об открытиях, а просто о хороших задачах. Меня всю жизнь манили элементарные частицы, проблема лэмбовского сдвига, а Гриша был на перепутье – как раз в это время к нам начал приезжать проф. А.Д. Александров: его, альпиниста, манил Тянь-Шань и Заилийский Ала-Тау, а КазГУ был в этом плане хорошей базой. Параллельно с альпинизмом он создал группу студентов-математиков и увлёк их своими выпуклыми многогранниками. Окончив университет, часть этой группы (М. Квачко, Л. Погодина, Е. Сенькин) уехали в аспирантуру в Ленинград и вскоре стали кандидатами наук.

Гриша и Аня (они к этому времени поженились) хотя и входили в эту группу, но никуда не поехали. Аня преподавала, была заочной аспиранткой и тоже вскоре защитилась…

Григорий с молодой женой в горах, начало 1950-х годов

Вот вспомнился один случай: сидим, разговариваем и Гриша говорит: «А ведь мы живем под гравитационным радиусом!» Я: «Как так?» Он: «Гравитационный радиус Вселенной больше её размера, Вселенная извне(!) выглядит недоступной черной дырой (правда, тогда этого термина ещё не было). Можно сказать, как элементарная частица. И у неё тоже несколько параметров, как у частицы. Только они не совсем произвольные – надо их так подогнать, чтобы была возможна жизнь». Вот так, в этом разговоре возник тот самый «антропный принцип»… Спасибо Я.Б. Зельдовичу, который своим авторитетом отстоял Гришин приоритет!

Много разного обсуждали мы в те годы…[5]

Реальность

А в жизни было всякое… В 1951 г. Г.М. Идлис окончил учёбу, защитив две дипломные работы – по математике и по физике (не мог выбрать!) – и получил два диплома!

И тут его, лучшего студента, Сталинского стипендиата, отправили не в науку, а в школу – учить детей. Хотя другие сокурсники пошли в аспирантуру – да тот же Саша Кострица – став для этого членами партии…

Поймите меня правильно – школа это очень и очень важно, но надо же понимать – человека с таким научным потенциалом делать школьным учителем…

Многие студенты были просто ошарашены: выходит, ни к чему хорошо учиться, для комиссии по распределению важны другие критерии. Вот так, на таких примерах «воспитывали» молодых специалистов! Им демагогически отвечали: «Ваш кумир, Эйнштейн, тоже был учителем и даже добивался этого».

Да, Эйнштейн некоторое время был школьным учителем, но он быстро попал в патентное бюро и там, а не в школе нашел себя. Было это в Швейцарии, в начале века, а в наше время (1951 г.) в СССР расстреляли весь Еврейский Антифашистский Комитет! Идлис – еврей, а его сталинская стипендия – это уже прошлое…[6]

… но мир не без добрых людей – Гриша случайно (!) встречает проф. Л.В. Гульницкого (из Горного института), заместителя директора Института Физики и Астрономии, и тот советует ему подать заявление в аспирантуру к академику В.Г. Фесенкову. Так он и сделал[7]. Гриша успешно сдал экзамены, и ГорОНО был вынужден его отпустить, хотя шёл уже октябрь месяц! Так закончилась школьная карьера будущего профессора…

Фес не пожалел о своём поступке – уезжая из Алма-Аты, он вместо себя оставил директором Астрофизического института профессора (!) Идлиса.

Гриша и здесь был верен себе: став директором, он придумал математическую теорию оптимального научного института и написал об этом книгу в духе НОТ (тогда модной «научной организации труда»). Эта книга сыграла позже важную роль и помогла ему переехать в Москву.

Future in the Past

Тривиальна истина, что будущее заложено в прошлом, но не будем упускать из виду, что для реализации этого будущего необходима регулярная, подчас нелёгкая работа. Все те 20 лет (вторая четверть его жизни), что Гриша провёл в Астрофизическом институте, были заполнены такой работой. Здесь он написал многие статьи по астрофизике, защитил обе диссертации, издал «Динамику звёздных систем» и «НОТу» (как её шутя называла Аня), стал Заслуженным деятелем науки КазССР (однако, в Академию его не пропустили!).

Административная деятельность начала его тяготить, но уйти от директорства столь же сложно, как и достичь его… Помог случай: президент «нашей» Академии наук увидел Гришу беседующим с М.В. Келдышем, президентом АН СССР, и сразу сделал «соответствующие» выводы – значит, Идлис вхож в верха, знаком с «самим»… И вот в 1972 году Гриша появляется в московском Институте истории естествознания и техники в качестве научного сотрудника. Здесь в полной мере проявилась его широкая эрудиция, но об этом лучше меня расскажут его коллеги по работе, я наблюдал за нею издалека. Хочу только обратить внимание на простой факт – этому институту отдано полжизни (38 лет)!..

Эпилог. Попытка портрета.

Каким же представляется мне мой друг теперь, когда жизнь прожита, а идеи воплощены в книги и статьи?

Прежде всего, и главным образом, исключительно добрым человеком. Это мнение не только моё. Это его качество бросалось в глаза с первых минут знакомства и только укреплялось в дальнейшем, а уж за многие годы – тем более! Эта доброта в нём естественно сочеталась с доверчивостью, подчас просто детской. Он не мог (или не хотел) отделять слова от поступков. И его счастьем было то, что рядом с ним была его жена Аня (Анна Абрамовна Зильберберг), вполне владевшая этим жизненным умением. Она впитала образ жизни в панской Польше (родилась в Люблине и 11 лет жила там вместе с родителями), как и способ бытия в СССР, и разбиралась в людях куда лучше своего романтического мужа. Но послушает он с улыбкой возражения Ани или мои, а сделает всё равно по-своему. Что это? Упрямство, уверенность в своей правоте? Не знаю…

Доброта в сочетании с обаятельностью делали его неотразимым в глазах многих женщин, в изобилии окружавших его[8].

И вторая сторона – глубокая основательность, то, что называется солидностью. Все его мысли были продуманы до конца и широко обоснованы. Простейший пример – огромная статистика выдающихся учёных, собранная и проанализированная в связи с влиянием солнечной активности на их деятельность.

А вот мнение авторитетного учёного, академика Н.С. Кардашева, близкого знакомого Гриши ещё с алма-атинских времён: «Во-первых, – широта интересов. Во-вторых, – стремление и умение доводить всё до конкретных результатов. В-третьих, – фундаментальность соответствующих выводов». Насколько мне известно, никаких ошибок в его работах нет! А посвящены эти работы весьма серьёзным вещам. Я не буду перечислять его достижения – он сам описал их в форме поэмы «Итоги» в одной из своих книг («В поисках истины»).

***

Что остаётся после нас? Трудный вопрос…

Уж если о великом Эйнштейне широкие массы помнят только E=mc² (да и то не всё понимают, как показал Л.Б. Окунь), то что говорить о нас, грешных.

И всё же, что? «Чтобы, умирая, воплотиться в пароходы, строчки и другие долгие дела» – Маяковский. Да нет, какие там пароходы! Возражает мудрая Ахматова: «Ржавеет золото и истлевает сталь…. Всего прочнее на земле печаль и долговечней царственное Слово». С нею солидарен Пушкин: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», а Державин прямо спорит с Маяковским: «Металлов твёрже он и выше пирамид».

Короче, остаётся Слово, которое «в Начале было» и которое останется навсегда!

Для учёного, каким был Гриша, – это его Мысли, воплощенные в Слова.

Институт физики горных процессов

Национальной Академии Наук Украины,

г. Донецк